Виктор Ерофеев - Мужчины

За отцом усилилось наблюдение госбезопасности. Как-то вечером незнакомый голос по вертушке — телефону правительственной связи — стал грубо отчитывать его за то, что он спрятался за занавеску, когда по коридору проходил товарищ Сталин. Фантазии a la «Гамлет». В другой раз, отдыхая на юге, он получил телеграмму срочно вернуться в Москву. В кабинете отца уборщица — агент КГБ — нашла открытку с юбилейным портретом Сталина, сделанным Пикассо. Берия расценил его как карикатуру.

На войне с «немцами» я разорвал себе угол рта и буквально истекал кровью, пока мама, забыв в панике пропуск в кремлевскую поликлинику, криком требовала от охранника, чтобы нас пропустили к врачу. Я выздоровел. Вместо меня умер Сталин.

Смерть Сталина в марте 1953 года, очевидно, спасла отца от ГУЛАГа, а меня от детского дома для детей врагов народа. В начале лета был арестован Берия. После его ареста в кабинете Молотова стоял специальный динамик, по которому, как отец слышал сам, «передавался допрос этого негодяя». Доносились рыдания и мольбы сохранить жизнь.

Работа отца у Молотова закончилась два года спустя. Ангел-хранитель опять хитроумно прибегнул к ангине, чтобы оберечь его от возможных неприятностей:

— Нас всех спасало от болезней постоянное нервное напряжение, особенно во время войны. Когда жизнь стала входить в нормальное русло, болезни вернулись. Узнав о моей ангине, Молотов выразил недовольство тем, что «этот Ерофеев все время болеет». Меня взорвало: десять лет работы не жалея себя — и вот тебе на! Вернувшись на службу, я прямо сказал Молотову, что больше работать у него не хочу.

Настали большие перемены. Мы уезжали жить в Париж. Отца назначили советником советского посольства. Перед отъездом мы успели посетить Сталина в мавзолее. Ничего не подозревая, я вошел в мавзолей, как на увеселительную экскурсию, и — провалился на дно своих страхов. Сталин и Ленин — мои первые мертвецы. Это было детское свидание со смертью. Сталин лежал там «на новенького», красивый и страшный, и потом долго снился вперемежку с черепом и костями дачного электрического столба. Приехав в Париж, я наотрез отказался пойти посмотреть гробницу Наполеона aux Invalides, боясь наткнуться там на мумию императора.

Вскоре Молотов (о чем заранее мог знать только ангел-хранитель) лишился всех постов, объявленный Хрущевым руководителем просталинской «антипартийной группы»; его секретариат был расформирован. Скатившись вниз, Молотов стал нашим соседом по даче, и позже мне довелось провести с ним рядом целое лето, но это уже другая история. Скажу лишь, что, выйдя из сталинской тюрьмы, Полина Семеновна сохранила верность вождю.

— Как ты себе конкретно представлял коммунизм?

Отец помолчал.

— Мы верили в то, что это наиболее справедливая форма организации человеческой жизни. Основанная на принципах, признанных всеми людьми и даже религиями.

С религией у отца было всегда напряженно. На моей детской памяти он никогда не заходил в действующую православную церковь, даже если она была памятником культуры. Маме разрешалось зайти, а сам не заходил. У нас в семье считалось неприличным и стыдным говорить о Боге.

— Какие это принципы? — продолжал отец. — Забота о человеке. Человек прежде всего. Братство. Дружба. Бесплатное медицинское обслуживание. Бесплатное образование. Человек несет ответственность перед коллективом за свое поведение, за свою работу. Мы были воспитаны «в кулаке». Если кто-то шел на разврат , он знал, что будет за это отвечать на партсобрании.

Большинство людей отцовского круга были на удивление застенчивыми людьми и не помышляли ни о каком разврате. Помню историю, рассказанную старшим помощником Молотова, Борисом Федоровичем Подцеробом, который, в молодости пригласив на свидание девушку, незаметно напúсал себе в брюки, стесняясь признаться, что ему хочется в туалет. Были, конечно, исключения. Ближайший друг моего отца, вертлявый и умный Андрей Михайлович Александров, который знал наизусть по-немецки «Фауста» и которого позже (он стал влиятельным помощником Брежнева) американцы прозвали русским Киссинджером , приходя к нам в гости, не только с неизменным постоянством цитировал по памяти шедевр Гете, но и весело щипал наших домработниц, чем приводил в отчаяние мою маму. Как-то, готовясь ко сну, в поисках пижамы я обнаружил русского Киссинджера в закрытом платяном шкафу моей детской комнаты страстно целующимся с собственной женой. Они приветливо замахали мне руками. Для отца всегда были действенны слова скромность и дисциплина.