Виктор Ерофеев - Мужчины

А вот голая мама играет в бадминтон с голой пятнадцатилетней дочкой — эта игра их сближает, ветер сдувает волан, но в этой игре они отнюдь не одни.

На них усиленно взирает иная категория посетителей голого пляжа — разновозрастные мужчины с отличительной особенностью: темными очками. Это вуаёры , те, кто подглядывают. В отличие от простых «бревен», они (это в общем-то радует) интересуются анатомией, что и видно. Кстати, о «видно». Категорию вуаёров дополняют их единомышленники с противоположным знаком: эксгибиционисты. Мужского и женского пола, их можно быстро определить потому, что они лежат неспокойно: все время крутятся и переворачиваются, как будто на сковородке. При этом заглядывают вам в глаза, жалостно и зазывно одновременно.

Если у берега ящик с пивом, значит, рядом молодежная компания. Они — тоже не совсем «бревна». Они пришли на пляж, разнополые, позабавиться своими телами. Среди них почему-то никогда нет красавиц.

Гомосексуалисты, бритые, как новобранцы, с серьгами, любят парами стоять в воде по шейку. Из воды выходят неохотно.

Профессиональные нудисты (их не так много) видны даже не по загару, а по выгоревшим волосам на руках, ногах, голове. Они так натуральны без одежды, что кажутся одетыми в комбинезоны.

Много одиноких женщин. Без определенного возраста, все, как одна, в очках с диоптриями, они лежат на животе и читают, читают. Эти читательницы убеждены, что они никого не ждут, но подсознательно они ждут своего Годо, который однажды выйдет из пены Ваннзи. Стоит же им натянуть хотя бы трусы, как они становятся постройнее, попривлекательнее.

«У нас в Германии в последнее время стены тюрьм стали делать прозрачными, не то что у вас в России, — сказала мне молодая берлинская славистка в рассуждении о голом пляже, — но стали ли заключенные от этого счастливей?»

Так что же, они от этого стали несчастней? Просто отмена любого табу, включая табу на голое тело, снимая одни проблемы, порождает другие. Есть некое равновесие проблем, которое и формирует жизнь человечества. И все ж прозрачная тюрьма лучше российской лягавки.

Ялта, наверное, самый сексуальный курорт в Европе. Он создан не для отдыха, а для непрерывной гульбы, бешено разматывающихся романов, бессонных ночей, опасных связей. В воздухе пахнет духами, грехом и самшитом. На дискотеках там пляшут так, как будто пляшут в последний раз. Веселые визги голых купальщиц — такая же неотъемлемая часть ялтинской ночи, как цикады, шум моря, звездное небо. Если после ночного купания вы проводите девушку домой и пожелаете ей спокойной ночи, она заснет с мыслью, что вы импотент. Главное, лишь бы выдержало сердце, потому что пьянство и секс в Ялте так переплетены, что одного без другого не бывает.

В конце концов, что значила Ялта в сознании русского человека? Это были наши родные субтропики, тоненькая, как бикини, полоска виноградно-кипарисной земли, и каждая хилая пальма на ялтинской набережной вселяла странное чувство гордости за то, что в бесконечно северной стране есть свое теплое место, а следовательно, стереотип страны разрушен, и это успокаивало, убаюкивало, и жизнь казалась почему-то менее страшной.

На главной площади Ялты по-прежнему стоит одетый в теплое не по сезону пальто товарищ Ленин. Обливаясь гранитным потом, он ведет крымчан в какое-то загадочное будущее.

С облупившимся носом в стоптанных тапках я иду по дикому пляжу. Дикий пляж — крымский аналог нудистского, но это особое место. Там нет ни спасателей, ни законов. Там можно заплывать так далеко в море, как только захочется. Там бегают дикие собаки (одна попробовала меня укусить, но вовремя одумалась), там пьют на диком солнце теплую вонючую водку и даже у всех на глазах занимаются любовью.

Я рот открыл от такой вольницы. И было ясно, что бывшая территория СССР — это и есть дикий пляж, и еще должно пройти немало времени, прежде чем дикие собаки станут ручными, а люди — цивилизованными.

Старый кубанский казак, лысый, с выпуклыми глазами и блуждающей улыбкой, по своей правдоподобности похож на доисторического ящера из фильма Спилберга и кажется чудом компьютерной графики. Как живой, он хватается за голову, машет рукой и даже произносит связные речи. Я сижу в полуметре от него, но в его реальное существование трудно поверить. Все решили, что он давным-давно умер, и это его устраивает. Одно неудобство — кромешное одиночество. В борьбе с ним он завел худого котенка, назвал — Терентием, в память об умершей жене с неожиданной апелляцией к ее отчеству. По его словам, душа жены поселилась в ласковой твари. «Вы верите в переселение душ?» — «Ни во что такое я не верю, — отвечает мне спилбергский ящер, — но в данном случае верю. А вы думаете, что этот наш патриарх, он что — верующий? По его животу видно, что он неверующий».