Нгуги Тхионго - Кровавые лепестки

— Что с тобой, Абдулла? — спросила проходившая мимо официантка.

Он не смог ответить, но постепенно силы возвращались, затекшая нога ожила; действие солнечного удара, поразившего мозг, прекратилось. Он заковылял вниз по лестнице и мимо застывших в ожидании машин поплелся к своему привычному месту у обочины. Сев на ящик, он достал пришедшее в прошлую пятницу письмо от Иосифа и перечитал его, потом сложил и убрал в карман. Одинокая слеза покатилась по щеке, он нетерпеливо смахнул ее. Плеснув холодной воды из кружки в ладонь, ополоснул лицо. Внезапно все внутри прояснилось, успокоилось. Туман, окутывавший его шестнадцать лет, развеялся. Он забыл о ревности, не испытывал ничего, кроме подспудной уверенности, что сегодня, в субботу вечером, Кимерия умрет. Лишь тогда Абдулла вернет себе право называться мужчиной.

Он понятия не имел, как это произойдет. Знал только, что ночью убьет Кимерию, иначе никогда не сможет взглянуть в глаза Вандже, Кареге, Мунире, Иосифу, не избавится от презрения к самому себе. Не завтра… не послезавтра… сегодня же! Никаких колебаний не было, все предельно ясно, просто и логично. Ни страха, ни злобы. Исчезло и былое негодование, когда он лишь сетовал на падение нравов, но предпочитал бездействовать. Кто знает, руководствовался ли он стремлением к справедливости, жаждой правосудия, а может быть, ревностью или мщением? Так или иначе он принял решение: время, день и место выбирал не он, но в остальном у него полная свобода действий. Он пока не обдумывал деталей, не подобрал оружия, знал только, что с нескольких ярдов сумеет метнуть нож в самое сердце врага. Он многих хищников уложил таким образом — как четвероногих, так и двуногих — и прославился своим искусством. Или же спалить этот вертеп, огнем очищения искоренить скверну? Все годится, все ему по силам. Неважно, как именно, но он это сделает.

Абдулла снова отправился бродить по улицам, теперь к нему вернулись силы и решимость. В голове, точно обрывки кинохроники, проносились видения прежнего Илморога. Вот он въезжает в деревню на тележке, запряженной осликом. С тех пор прошло двенадцать лет. Вот Мунира, а вот и Карега, по-юношески пытливый и неискушенный. Кадры, сменяющие друг друга — Ванджа, Ньякинья, засуха, аэроплан, строительство шоссе, Новый Илморог, — были четкими и яркими… Абдулла затесался в толпу рабочих, ожидающих новостей: какое решение примет совет управляющих? Если зарплату не повысят, они будут бастовать, все, как один, — через восемь дней. Репортеры с фотоаппаратами поджидали хозяев фабрики. Абдулле представился случай — в последнее время это удавалось нечасто — рассмотреть вблизи Карегу: невозмутимый, хладнокровный, погружен в свои мысли. «Это у него в крови», — буркнул себе под нос Абдулла и вспомнил своего друга Ндингури. Ему сделалось не по себе, в памяти всплыли споры и разногласия с Карегой. Могло ведь так случиться, что рабочие во главе с Карегой собрались бы здесь, чтобы бороться против него, Абдуллы, и Ванджи. Всего несколько лет назад он тоже был предпринимателем, хотя и более низкого пошиба, чем эта пресловутая троица. Но Карега все равно бы его не пощадил… Абдулле наскучило ждать в толпе — в конце концов удовлетворение условий, выдвинутых профсоюзом, не повысит спроса на апельсины, лишние гроши пойдут не на цитрусовые, а на тенгету… «Управляющие будут последними глупцами, если не повысят рабочим зарплату, — в порыве благодушия подумал Абдулла, — в конце концов деньги-то все равно перекочуют в сейфы хозяев фабрики». Он заковылял в сторону «Бара и ресторана Илморога» — после заседания управляющие непременно туда заглянут. Путь его лежал вдоль главной улицы, мимо мусорной свалки, куда стаскивали с базара обрывки бумаги, банановую кожуру и всякие отбросы. Внимание Абдуллы привлекла стайка полуголых ребятишек с вздутыми животами, дерущихся из-за объедков. Абдулла сокрушенно покачал головой: вечный, непрерывный круговорот бедствия и нищеты, а рядом кричащая роскошь! Постояв, пошел дальше, словно торопясь навстречу неотвратимому року.

И верно, около семи часов вся троица ввалилась в бар. Вид у них даже слишком самодовольный и торжествующий. Чуи то и дело поглядывал на часы и откланялся первым. Затем, выждав немого для приличия, поднялся Мзиго. Неодолимое искушение овладело Абдуллой: ему позарез нужно заговорить с Кимерией! Он чувствовал за собой непререкаемую власть — ведь он, Абдулла, уже вынес Кимерии смертный приговор. Кимерию окружал рой местных заправил. Абдулла придвинулся к ним вдоль стойки и выкрикнул: