Константин Шильдкрет - Кубок орла

По слабому знаку государя Меншиков приказал всем убраться из терема и плотно закрыл дверь. Алексей недвижимо лежал перед киотом.

– Можешь разуметь, что я говорить сейчас буду? – легонько толкнул его ногою отец.

Царевич встал.

– Не могу… Муторно мне.

Меншиков открыл окно. С шумом ворвался ветер. Держась за стену, Алексей подвинулся к окну и жадно глотнул промозглый воздух.

– Теперь можешь?

– Словно бы могу, батюшка…

Ответ прозвучал бесстрастно, как и вопрос отца. Оба уставились друг на друга. Помолчав немного, государь склонился к сыну и заговорил – спокойно, как беседуют где-нибудь в кружале случайно очутившиеся рядом люди. Алексей слушал рассеянно, словно речь шла вовсе не о нем.

Это взорвало царя:

– Впрямь ты пень или только прикидываешься лисой дохлой? Ты что-нибудь из моих слов разумеешь?

– Все слова твои разумею.

В голосе сына Петру почудилась насмешка. В груди закипал гнев. На правой щеке подозрительно задергалась родинка.

Что-то похожее на гнев входило и в Алексея. Он сел в кресло и в одно мгновение с отцом поднялся.

– Как не разуметь? – визгливо повторил он и ткнул пальцем в сторону Меншикова. – Пнем меня сей муж почитает. А я…

– Умник-разумник, – процедил Петр. – По лику видать мудрость твою.

Что-то скользкое и холодное вертлявой змейкой промелькнуло во взгляде Петра. И точно такая же тень как в зеркале отразилась во взгляде сына. Пальцы государя собрались в кулак. Кулак Алексея застучал по столу. У обоих от лица отхлынула кровь. Оба сгорбились. Отец глядел на сына и чувствовал, что в нем отражается каждое его движение: царева бровь приподнялась – подпрыгнула бровь и у царевича; трепетней забилась родинка на правой щеке государя – и так же, до ужаса отчетливо, затекала в том же месте правая щека Алексея.

Петру стало жутко. Он выпрямился, тряхнул головой, точно отгонял от себя наваждение, и присел к столу.

– Вот что. Не надо свары. Я лучше напишу тебе, что хотел сказать, а ты мне завтра ответишь.

Приняв от Петра исписанную бумажку, Алексей несколько строк пробежал глазами, потом, забывшись, стал читать вслух:

– «…Сие все представя, обращуся паки на первое, о тебе рассуждая: ибо я есмь человек и смерти подлежу, то кому вышеписанное с помощью вышнего насаждение оставлю? Тому, иже уподобился ленивому рабу евангельскому, вкопавшему талант свой в землю, – сиречь все, что Бог дал, бросил? Еще же и сие вспомяну, какова злато нрава и упрямого ты исполнен! Ибо сколь много за сие тебя бранивал, и не токмо бранивал, но и бивал, к тому же столько лет, почитай, не говорю с тобою, но ничто сие не успело, ничто пользы, но все даром, все на сторону, и ничего делать не хочешь, только дома жить и веселиться… Я за благо изобрел сей последний тестамент [96] Тестамент – духовное завещание; Ветхий и Новый Заветы у католиков. тебе написать и еще мало подождать, аще нелицемерно обратишься. Ежели же ни, то известен будь, что я весьма тебя наследства лишу, яко уд гангренный, и не мни себе, что один ты у меня сын и что я сие только в устрастку пишу, воистину (Богу угодно) исполню, ибо я за мое отечество и люди живота своего не жалел и не жалею, то како могу тебя, непотребного, пожалеть? Лучше будь чужой добрый, нежели свой непотребный».

По мере чтения Меншиков все больше морщился и темнел. Он ждал совсем не того. «Куда же сие годится? Ему говорят, что противу него восстал сын, а он – малость еще погодим, да ежели, да исправься…»

– Так завтра ответ, – буркнул царь и направился к двери.

Александр Данилович всю обратную дорогу молчал.

– Об чем ты тужишь?

– Горько мне… Горько, что мучаешься из-за царевича.

– Нешто не расправился я с ним только что?

– Может, и расправился, а лазейку оставил…

– И не подумал! То я так, чтоб не охаяли меня люди. А про себя знаю: не будет из него толку. Памятуй – лучше руку себе отсеку, чем ему престол завещаю. Сломает он Русь. Все вспять повернет. Не допущу сего, хоть пусть весь свет анафеме предаст меня. Не допущу погибели царства нашего! И не мни, что Евстигнеевы слова тут причиной. Евстигней только приблизил время расплаты со всеми ворогами моими.

Неподалеку от дворца они увидели бегущих навстречу Марью Даниловну и Арсеньеву.

– Бог сына вам даровал!

У Петра захватило дух. Подобрав одной рукой полы шубы и непрестанно крестясь другой, он побежал и, ворвавшись к жене, немедленно приказал внести ребенка.

– Поздорову ль, Петрушка? – вытянулся он по-военному перед младенцем. – Поздравляю вас, Петр Петрович, с прибытием в любезное наше отечество!