Константин Шильдкрет - Кубок орла

– Мыло! Мыло! Из чистого жиру! Хочешь, лик умывай, хочешь, в щи заправляй!

– Калачи-калачики! Подходи, братчики!

Узнав женщину, Памфильев не вытерпел, подошел к ней.

– Христарадничаешь?

– Робила бы, да не берут с малыми детками.

– А в скит пойдешь?

– Коли Коваля воля будет…

– Есть уже его воля.

Город постепенно пробуждался. Улицы загомонили ребячьим смехом, скрипом возов, перебранками. Кто-то валялся уже под забором и орал похабные песни. Позванивая ведрами, шли девушки по воду. Из заволоченных оконцев курных изб сочился дым.

Вдруг где-то в глубине послышался барабанный бой. Люди насторожились. Из окон высунулись любопытные и тотчас же скрылись. Бабы, еще не понимая, в чем дело, на всякий случай побежали на двор загонять птицу в сарай.

К кремлю шагали войска.

Из церквей с поднятыми иконами и хоругвями двинулся крестный ход. Вначале недоверчиво, потом смелее к кремлю продирались люди. Солдаты построились. Вновь забили барабаны, рявкнули трубы, и народу был прочитан указ.

– Костьми ляжем за Крест Господень! – первыми взвыли купчины, точно опасаясь, что кто-нибудь их опередит. – Не оставим на погибели братьев наших меньших, православных славян!

Весть о грядущей войне с турками придавила толпу. Один за другим убогие покидали площадь и со всех ног мчались домой. К полудню рынки запрудились коровами, свиньями, птицей, домашним скарбом.

– Купи, задаром отдам! – чуть не плакали невольные торгаши.

– А не отдашь, прибыльщики все равно за так отберут, в запросные сборы, – посмеивались прасолы и купецкие приказчики.

Купчины потчевали начальных людей и под звон кубков обделывали свои дела.

– Под Прут, сказываете? Да тут канат нужен самый первейший, потому река неизвестная. На корабле канат – главная музыка.

– Да и без рыбки соленой воинству никак не прожить.

– А мыльце? Нешто можно без мыльца?

В кремле набирали добровольцев. Гулящие, беглые, бурлаки ходили вокруг поручиков и не знали, как быть. Иные, решившись, подходили к столу, но в самое последнее мгновение пускались наутек.

Давно уже работные не видели такой ласки, с какой встретили их купчины, мастера и надсмотрщики.

Трифон Иваныч вышел на двор с высоко поднятой иконой.

– Поздорову ли, православные?

– Поздорову, благодетель наш, – хлопнул себя ладонью по животу Коваль. – Мы-то поздорову, да вот брюхо мутит.

Купчину покоробило.

– Оно, конечно… Брюхо – оно неразумное.

– А от ласковых глаголов, думаешь, брюхо заспокоится?

Работные сомкнулись плотнее вокруг Коваля.

– Так его, Сенька! Чеши!

Трифон Иваныч шепнул что-то мастеру. Тот послушно шагнул к воротам, но Коваль преградил ему путь:

– Я те покажу за ярыжками бегать!

Толпа загудела и угрожающе подступала к хозяину:

– Пошто ярыжек кличешь, Трифон Иваныч? Иль без них неспоручно с работными толковать?

Мастер вырвался от Коваля и побежал. Его озверелое от испуга и ярости лицо еще больше озлобило работных. Все страшные дни у станков, голод, побои, унижение, беспросветность разом всплыли наружу и затуманили голову. Удар по темени свалил мастера.

– Бей! Бей их, катов! – неистовствовал Коваль.

Из сарая вырвался сноп пламени. Какой-то мальчик выскользнул из двери с полыхающей пряжей и скрылся в соседней мастерской.

Вдалеке, через несколько улиц, к небу взвились столбы черного дыма. То по уговору с Ковалем орудовали у себя на фабрике другие работные. Город взбаламутился. По улицам бежал с ослопьем, камнями и молотами народ. Из лесу выскочили станичники. Прежде чем начальные люди успели опомниться, сгорело полгорода.

Разбившись на мелкие отряды, ватажники и убогие громили хоромы и, не принимая боя, уходили с наживой в лес. Генералу, вздумавшему преследовать бунтарей, Памфильев подкинул коротенькое воровское письмо:

«Сунься токмо к нам, всех до единого полоняников перебью».

– Да пропади они пропадом! – выругался генерал, чувствуя свое бессилие. – От них станется! – И отменил приказ «чинить облавы».

Связанных купчин и приказных приволокли в становище атамана.

– А! – расхохотался Фома, увидев Трифона Иваныча. – Вот спасибо, что проведать пришел!

Купчину трясло. От страху он лишился языка, бессмысленно вращая глазами, что-то мычал.

– Сейчас, ненаглядненькой! – подскочил к нему Коваль. – Ты не трудись говорить. Мы и так разумеем, чего ты просишь у нас. Уважим.

Над головой купчины заболталась прикрепленная к суку осины петля.