– Ондрей Петрович! – взмолится наконец работный. – Да ты лучше ударь!
Турка испуганно перекрестится и еще более жутко пронижет взглядом. Словно в самую душу иголками тычет.
Обратятся к нему с челобитной, он сейчас же склонит голову и сложит руки крестом на ввалившемся животе.
– Истинно так. Сбывается реченное: в мире будете иметь скорбь. Одначе разберу. С мастером Германом Струком все, родимые, разберу.
А наутро Герман Струк, придравшись к какой-нибудь мелочи, так нещадно изобьет челобитчиков, что у тех надолго исчезнет охота приставать к Турке с жалобами.
Мало-помалу все работные возненавидели сухонького, с трясущейся головой и немигающими зелеными глазами купчину.
Один лишь Васька души в нем не чаял. Зато и Андрей Петрович не оставался перед учеником в долгу, любил его, как сына.
В будни они встречались на фабрике. Турка неизменно усаживался под образом, брал на колени мальчика и задавал один и тот же вопрос:
– Сетуют работные наши? Весьма, сказывают, худо живут?
– Сетуют, Ондрей Петрович.
Турка не мог надивиться уму и памяти ученика. Васька все видел, точно передавал каждое слово ткачей, знал, чем каждый из них дышит. Как-то Васька прибежал к Турке домой.
– Беда!
– Крест, чадушко… Прежде перекрестись, а потом говори, – пожурил купчина.
Нетерпеливо обмахнувшись щепоткой и отвесив иконам и хозяину по земному поклону, мальчик продолжал:
– Кончать хотят.
– Чего кончать?
– Работу… С понедельника порешили кончать, ежели им заместо рубля с полтиною два рубли в треть не положат.
Оставив Ваську у себя, Андрей Петрович велел заложить колымажку и укатил к Федору Юрьевичу Ромодановскому.
В приказе он застал Шафирова, что-то горячо доказывавшего князю-кесарю. Купчина стал в сторонке, дожидаясь, пока на него обратят внимание. Брызгая слюной и отчаянно жестикулируя, Петр Павлович урезонивал Ромодановского не неволить московских «подлых» людишек подбирать и хоронить валявшихся на всех окраинных улицах мертвецов.
– Ей-богу, взбунтуются. И то сулят подкладывать в хоромы мором недугующих.
– У меня взбунтуются ужот! – зарычал Федор Юрьевич. – Я им покажу кузькину мать!
Однако подумав, он сдался:
– Черт с ними. Завтра на подмогу им выделю два ста колодников. – И повернулся к купчине – А тебе чего еще тут?
Турка передал Ромодановскому все, что узнал от Васьки.
– Вот тебе на! – свистнул Федор Юрьевич. – Доигрались! Как же быть?
– Прибавить, – немедленно предложил Шафиров. – Не закрываться же фабрике.
– При-ба-вить! – передразнил князь-кесарь. – Им, асмодеям, раз потакни, они на голову влезут.
Тут вмешался купчина:
– Можно прибавить, а на поверку вроде и никакой прибавки не дать.
– Как так?
– А так вот. Не по третям года платить, а поштучно. И им добро, и нам не в убыток, потому день и ночь тогда спину гнуть будут, чтоб более штук выгнать.
– Ну уж, придумал! – окрысился Федор Юрьевич. – Они тебе такое пропишут, когда ложь твою на чистую воду выведут, – чертям тошно станет.
– Да небось и на мне крест на шее. Я не так, чтоб уже совсем без прибавки, – пошел на попятную Турка. – Я норовлю по-христиански, как лучше.
Он принялся что-то долго высчитывать, немилосердно теребил пуговицу на кафтане, фыркал и то и дело обращался с немой просьбой о помощи к Петру Павловичу.
– Ладно! – вздохнул он наконец. – К рублику с полтиною пятачок прикинуть можно.
– То не цифирь, – отверг Шафиров.
– Погоди! – топнул Ромодановский. – Я им ужот пропишу цифирь. Всех верховодов выловлю и языки повырываю. Больно умен язык стал у них.
– А больше пятака никак невозможно, – огорченно потупился Турка. – Себе в убыток.
Начался торг. От святости купчины не осталось и помина. Мертвое лицо его ожило, пошло багровыми пятнами. Он стал даже как будто выше ростом.
– Семь копеек, и ни деньги больше! Пускай давятся нашим добром. Семь. Семь! Ни деньги боле! Семь!
Кое-как сошлись на трех алтынах.
Когда Турка собрался проститься, князь-кесарь грубо схватил его за рукав:
– А верховоды кто?
Купчина перекрестился:
– Христос с ними. Я зла не имею на них… Вот нешто малец, что у меня в учениках ходит, Васькой звать, знает про них… А я зла не имею.
Ромодановский приказал немедленно доставить Ваську в приказ.
Васька сразу полюбился Федору Юрьевичу. На вопросы он отвечал бойко, не задумываясь, был почтителен и, если чего-нибудь не знал, так прямо, не путая, и говорил, что не знает.
Читать дальше