Константин Шильдкрет - Кубок орла

К иеромонаху отовсюду стекался народ. По приказанию царя Шереметев распорядился усилить эти толпы, окрещенные именем «партизан», большим отрядом конницы.

Предводитель «партизан», отец Никанор, творил «чудеса храбрости». Он нападал и на еврейские местечки, и на казачьи поселки, за которыми укреплялась слава крамольных, и даже на разрозненные неприятельские отряды. Пугали его только станичники. С ними он благоразумно избегал встреч и, едва прознав о близости ватаги, сворачивал в противоположную сторону.

Лазутчики как-то донесли монаху, что по дороге движется небольшая колонна шведов. «Партизаны» приготовились к нападению. Но вскоре явился другой лазутчик:

– Беда! С трех боков станичники на шведов охотятся!

Отец Никанор попал в ловушку. Деваться было некуда.

Страшась показаться трусом, он скрепя сердце пошел на шведов. Стиснутый со всех концов, отряд сдался без боя и весь был перерублен. «Партизаны» раздели убитых и добросовестно поделили добычу с вольницей.

По приглашению атамана ватаги монах отправился в деревеньку служить для ватажников молебен.

– Ба! – всплеснул руками один из казаков, ходивший в дозорных и потому не участвовавший в бою. – Та нехай я сяду на турецкий кол, коли ты не отец Никанор!

– Эвона! – в свою очередь вспыхнул иеромонах. – Яценко!

После молебна на дворе при свете костров начался пир. Гордый дружбой с иеромонахом, Яценко выступил с речью:

– Паны-молодцы! Мы все туточки православные! А я, как перший товарищ батьки иеромонаха, прохаю молодечество соединиться нам в одно товарищество, шоб зовсим гарно було бить басурманов!

Отец Никанор горячо подхватил слова казака и клятвенно заявил, что все «партизаны» будут награждены «за доблести» землей и казной. Кончилось тем, что на рассвете тронулась в путь уже единая ватага побратавшихся «партизан» и станичников.

Поднявшись на курган, отец Никанор неожиданно пригнулся и осадил коня.

– А ей-богу, жиды!

– Жиды, – вглядевшись, подтвердил один из его споручников.

В самом деле вдали, по разным дорогам, но все в сторону города, тянулись из еврейского местечка возы. «Партизаны» оборвали песню и остановились. К отцу Никанору с искаженным лицом и пылающим взором бежал Яценко.

– Урра! – всколыхнулась толпа, приняв возбуждение казака за призыв к налету. – Бей их! Урра!

Яценко что-то кричал, рвал на себе свитку, отчаянно жестикулировал, в кого-то стрелял. Но за шумом и грохотом ничего из его слов нельзя было разобрать. «Партизаны» мчались вперед и несли его с собой, как поток несет беспомощную щепку.

По меже катилась тележка, нагруженная всевозможным хламом, женщинами и детьми. Единственный мужчина – да и тот горбун – немилосердно стегал лозой свою тощую клячонку. Временами он робко оглядывался, взглядом мерил расстояние, отделявшее его от погромщиков, и, не веря в спасение, все же заставлял себя улыбаться.

– Стой, пейсы!

Старуха, должно быть мать горбуна, прижала зарыдавших девочек к груди и поднялась. Выбившиеся из-под платка седые завиточки волос упали на худую, почти прозрачную щеку. Поблекшие глаза уставились на одного из погромщиков, и в этом старческом взгляде было столько непереносимой обиды, горя и непонимания, что крестьянин не выдержал и потупился.

– Чего с ними цацкаться? Бей их! – кричали из задних радов.

– За что же? – тихо спросила старуха. – За что нас бить?

– А за что Христа распяли, проклятые?

Старуха всю жизнь прожила в своем местечке и общалась только с единоверцами. Она знала, что на свете есть много религий, слышала и о Христе, и о Будде, и о Магомете. Но никогда ей не приходило в голову хорошенько порасспросить, чему учили чужие, не еврейские книги. Пусть спорят умные, чей Бог лучше. Какое ей дело! Еще бы недоставало женщине вмешиваться в споры раввинов. А кто будет обшивать и обмывать маленьких внучат? Кто будет ходить за чахоточной невесткой и готовить обед?.. Э, да чего уж! Разве перечислишь все заботы и все горе бедных людей!

– Мы? Мы распяли Христа? – с глубоким изумлением разинула она беззубый рот. – Чтобы я уже так знала про мое горе, как я знаю, кто распял Христа! Только чтоб Ханеле, Голдочка и Эстер так были здоровы, что это не мы. Ей-богу, не мы!

Она подумала и добавила:

– Послушайте, может быть, его распяли полтавские? Я таки слышала, что где-то была такая история.

Горбун подхватил:

– Ей-богу, Двойра права! Это полтавские! Все говорят.

Взявший себя в руки Яценко пустился в пляс: