Борис Брикер - Собачье дело - Повесть и рассказы

Целую. Твоя Сурка.

Да, хорошо также взять с собой породистую собаку

Вызов пришел от Сурки. Написано, что в Израиль меня вызывает мать, Сурка Эйдельбойм. У меня в документах записано, что мою мать звали Стрелкой. Волнуюсь…

Узнала, что через суд можно доказать, что Стрелка и Сурка Эйдельбойм одно и то же лицо. Нужно двух свидетелей…

Нашла свидетелей. Это пожилые глухонемые люди. Они хотят взять два пианино, но боятся, что им два не пропустят на таможне. Они просят, чтобы я им перевезла пианино, а они за это покажут на суде, что моя мать Стрелка и Сурка Эйдельбойм одно и тоже лицо…

Был суд. Судья спросил стариков, клянутся ли они говорить правду. Они поклялись. Тогда судья показал две фотографии: собаки Стрелки, когда ее сняли на плакат «Выпасать собак на газонах воспрещается», и фотографию Сурки Эйдельбойм в подвенечном платье.

«Признаете ли вы, свидетели, — спросил судья, — что это одно и то же лицо?»

Старик посмотрел на фотографии, а старуха даже не шевельнулась. Оказалось, что она еще и слепая. Старик энергично замахал головой, и суд принял решение: считать Сурку Эйдельбойм Стрелкой и сукой. Все это прошло быстро, но стоило очень дорого…

Оказывается, что есть такая организация ОВИР: отдел виз и регистрации. Я пришла туда, но вовнутрь меня не пустили евреи. Сказали, что нужно записаться в очередь. Записалась в очередь девятьсот тридцать пятой. Мне сказали, что если все будет хорошо, и во все пятницы будут выдавать анкеты и принимать документы, то через три года подойдет моя очередь…

Сегодня подошла ко мне женщина и сказала, что собак вообще в очередь не записывают. Одна, рассказывала она, хотела, чтобы вместе с ней уехал живой серебристый песец, как память о покойном муже. А на таможне ей сказали, что мясо можно только в жареном виде. Я ей ответила, что не хочу ехать в жареном виде, а она мне сказала, чтобы я не гавкала…

Я стала каждый день ходить на перекличку. Номера с восьмисотого по тысячный перекликались на окраине города, возле старой силосной башни. Нужно было подойти к Яше, который стоял с фонариком и сказать свой номер и фамилию. Несколько раз приезжала милиция, рвала списки и забирала Яшу за нарушение общественного порядка возле силосной башни. Но Яша снова появлялся с новыми списками…

Вчера пришел инвалид Отечественной войны и сказал, чтобы его пропустили без очереди, потому что он за эту страну кровь проливал. А ему сказали, что это не очередь за яйцами. Так и сказали: «Идите в очередь за яйцами, там будете первым». А он сказал: «Ах, так!», и костылем по Яше, по Яше, который держал списки. Началась драка. После этого две недели не принимали документы…

Нашла знакомых, которые знали, что как-то можно записаться в первую двадцатку, но не знали как. Другие знали улицу и номер дома людей, которые так записались, но не знали этих людей. И был третий, который вообще ничего не знал, кроме суммы, которую надо дать. Нашла людей, которые жили на той улице и дали ту сумму. Они свели с человеком, через которого можно было записаться. Дала этому человеку, и он объяснил мне, что в субботу я должна сидеть под пятой скамейкой районного города Стороженец. В девять часов вечера должен был подойти человек в кожаной куртке. Я должна была назваться Рабиновичем. После всего этого я оказалась в списке под номером пять…

В пятницу в шесть часов утра все выстроились перед ОВИРом в ожидании приема. В шесть тридцать пришел один еврей в кепке, выхватил у Яши списки, порвал их и сказал, что ему наплевать на все списки, и что будет живая очередь. Одна еврейка спросила, хочет он брать анкеты или подавать документы? Он сказал, что ему вообще это не надо, и что он хочет только уехать, а больше ничего. В девять часов началась невероятная давка. От очередного толчка здание ОВИРа передвинулось на один квартал. Пользуясь тем, что я все-таки животное, с вызовом в зубах пробралась в приемную…

Иногда я думаю: что мне надо, чего хочу, куда еду? Где зло, а где добро? Что я буду делать там? Играть в оркестре, продавать помидоры…

На этом дневник обрывался — несколько последних страниц в тетради не хватало. Молодой сотрудник отложил тетрадку в сторону и закурил. Мимо него пробегал дворовый пес. Увидев на скамейке человека, он громко залаял.

— Что, Бобик, бегаем?

Пес поднял левое ухо и повернул голову к молодому сотруднику.

— А мысли тебя в одиночестве не одолевают? Не хочется чего-то большого, человеческого? А то вот так вся жизнь пройдет возле будки, а?