Тэд Хеллер - Офисные крысы

— А мы прошли. Мы обсуждаем ее снова.

Когда я спускаюсь по узкой лестнице, меня осеняет мысль, что Лесли Ашер-Соумс, скорее всего, никогда бы не стала жить в таком доме. Она, возможно, не стала бы жить даже в здании, в каком живу я. В такт шагам по лестнице мне слышится постукивание пальца Нэн по столу, ее голос, сообщающий мне, что она не видит причин, почему бы креслу редактора не быть моим.

Нет, причин нет. Абсолютно никаких.

Почему Вилли такая нервная развалина?

Потому что, несмотря на все свои безупречные показатели и мастерство, он перестал расти. А расти он перестал оттого, что все знают о том, что он считает «Версаль паблишинг» местом, полным всякого дерьма.

В прошлом году Вилли написал статью на четыре страницы об отеле «Челси» для «Ит». Донна Римз сделала соответствующие фотографии. Нэн и Регина хотели переделать статью, сделав больший упор на блистательный интерьер, на знаменитых людей, которые в нем останавливались. Они добавили предложения и фразы, не свойственные перу Вилли, подсыпали журналистских словечек («возможно», «сразу», «лже-», «не удостоившийся похвалы», «информированный», «сверхъестественно») и переписали целые куски. Вилли был в бешенстве, но встал на колени перед Региной и Бетси Батлер, умоляя их пустить статью в том виде, в каком он ее написал.

— Четыре страницы не сделают нам погоды, ведь так? — просил он. — Пожалуйста, только один-единственный раз…

И… они пошли на попятную. Двадцать лет назад Регина начинала в «Версале», как мы с Вилли, младшим редакционным помощником; теперь она зарабатывала более миллиона в год, а ее покрываемые корпорацией расходы на одежду превосходили весь мой годовой заработок. Следовательно, она была умна.

«Ит» получил премию за ту статью, но я не думаю, что Регина с Бетси когда-либо простят его за то, что он заставил их отступить.

Выйдя от Вилли с Лори, я сажусь в такси и еду к дому Марджори. На углу ее дома есть таксофон, и я прошу водителя подождать меня. Дом стоит на тихой темной боковой улице, засаженной изогнутыми, чахлыми деревцами. Это послевоенный двадцатипятиэтажный дом из белого кирпича, с двумя лифтами и портье в белых перчатках, кончики которых обычно испачканы серой газетной краской от «Эль Диарио». Не дальше как год назад я бы просто позвонил в дверь Марджори, и, скорей всего, она открыла бы мне уже обнаженной, ее яркие рыжие волосы были бы растрепанными и наэлектризованными, как у клоуна Бозо.

Раздается сигнал на запись, и я бубню предназначенным для автоответчика голосом:

— Привет, это я, ты там?

Никто не берет трубку. Я гляжу наверх… свет горит в ее окнах. Все там — раковина, душевая, тонны косметики — выглядит так, как будто этим никто не пользовался, а мебель словно взята из какой-нибудь телевизионной постановки; невозможно даже определить, является ли она настоящей или бутафорской.

Я возвращаюсь на такси к старому мрачному резиновому мячу, в котором живу. Зачем вообще я пытался встретиться с Марджори? Надеялся на то, что она переспит со мной? Внезапно я испытываю приступ злости на нее, потом наконец соображаю, что к чему, и начинаю злиться на себя.

Я убежден в том, что она была дома. Либо она соврет и скажет мне, что ее не было (она очень хорошая лгунья), либо…

— Ты получила мое сообщение прошлой ночью? — звоню я ей на следующий день.

— Нет, не получила, — отвечает Марджори.

— У тебя свет горел.

— Я знаю, что у меня свет горел.

— Ты была дома?

— Я была не одна.

— Мне нужно было воспользоваться ванной комнатой.

— Если бы ты сказал это, я бы, возможно, подняла трубку.

Значит, выворачивается? Иногда она врет не очень складно.

В следующий раз я скажу это. Теперь буду знать.

— Знаешь, для того чтобы позвонить мне, тебе необязательно нужно до смерти хотеть в туалет.

С минуту мы разговариваем о делах в офисе. Она сообщает мне новую сплетню о Байроне Пуле, арт-директоре «Ит», и двух немцах, с которыми он познакомился в баре. Она инструктирует меня, чтобы я не вздумал пересказать это кому-нибудь еще, и я обещаю, что не буду, но в течение следующих двух дней рассказываю это двум разным людям.

Именно этого она и хотела от меня.

Я никогда не был официально влюблен в Марджори, как и она никогда не была официально влюблена в меня.

Но я знаю точно, что, если Марджори Миллет позвонит мне среди ночи и скажет: «Приезжай, пройдоха, займемся этим», — я примчусь. Я бы примчался, даже если бы она была на Таити, а я — в Исландии, даже если бы мне пришлось опустошить свой банковский счет, а если бы мне не хватало денег на билет туда, то просил бы на улице милостыню, чтобы набрать недостающую сумму.