Яна Жемойтелите - Хороша была Танюша

— Вот ты говоришь, с лебедкой мы показатели плана за два дня наверстаем…

Хотя это говорила вовсе не Танюшка, а Раймо. Танюшка только переводила. Но Петр Евсеевич, наверное, считал, что она сама так думает, хотя Танюшка пыталась вовсе не забивать себе голову тем, что переводила.

— А ты фильм «Коммунист» смотрела? Там еще Урбанский играет, который на съемках погиб.

— Ну… да. Смотрела.

— Ох, сильный фильм… Так вот, Урбанскому нужно было гвоздей для колхоза достать, дак он до самого Ленина дошел из-за каких-то гвоздей. А ты говоришь, лебедку хотя бы на пару дней. Я к Горбачеву не пойду за лебедкой. Скажут тоже: старый дурак в Москву приперся. А без Горбачева, я тебе так скажу, лебедку эту получить практически невозможно.

— Почему?

— Потому что не положено, и баста!

Раймо фильм «Коммунист», конечно, не смотрел, поэтому ему тем более невозможно было ничего втолковать, и он для себя объяснял все нестыковки несовершенством социалистического строя, который воплощал собой Михаил Евсеевич. Вдобавок Михаил Евсеевич не любил щенков, то есть в принципе терпеть не мог собак, и даже безобидную Булку пинал в морду сапогом, когда она, поджав хвост, приближалась к бытовке в надежде перехватить кусок.

— Зачем вы собаку обижаете? — вступалась Танюшка.

— А затем, что она, сука, никакой пользы человеку не приносит, один только вред и беспокойство. На кой ляд она щенков родила? Кому эти ее щенки нужны? Если через неделю не разберут — утоплю.

Раздавив окурок сапогом, он обычно направлялся в сторону стройплощадки будто бы проверить, не напортачили ли чего рабочие в его отсутствие, хотя, если вовремя подвозили материалы, рабочие трудились слаженно, потому что финские болты всегда идеально подходили гайкам. И не было случая, чтобы та или иная деталь не укладывалась в предназначенное ей гнездо или чтобы комплектация расходилась с документами — проверять было нечего. Танюшка полагала, что Михаил Евсеевич грозится утопить щенков не взаправду. Потому что разве можно было представить, что он топит в ведре этих веселых малышей, которые не подозревают ничего до последней секунды. Наверняка его угрозы были простым стариковским брюзжанием, потому что смерть никак не соотносилась со щенками, а Булка была ручной собакой, ее подкармливали рабочие, не только Раймо. Танюшка даже прикидывала, не взять ли одного щенка себе, — да как возьмешь, если они с Сергеем дни напролет на работе. А какой забавный был Дюбель! Покрупней Болта и Гайки, как дюбелю и полагалось, каштановый с белыми подпалинами и замечательным коричневым носом, он так и норовил облизать каждого, кто брал его на руки.

До сих пор Танюшка знала о смерти только то, что рано или поздно предстоит умереть всем, ей в том числе. Из близких людей на ее памяти умерла только бабушка, но Танюшке тогда представлялось, что смерть — это что-то временное и обратимое, как в сказке. И некоторое время она еще ждала, что бабушка вернется, хотя видела своими глазами могильный холмик и надпись на памятнике, но ни то ни другое никак не могло относиться к ее бабушке, живой и теплой. А когда Танюшка наконец поняла, что смерть — это навсегда, самая острая боль успела утихнуть. Потом смерть обезличилась, потому что умирали едва знакомые люди, не считая Геры Васильева, конечно, но до него ей было, собственно, мало дела.

Однажды о смерти заговорила Вероника Станиславовна. По ее представлениям, быть мертвым означает примерно то же, что быть отсутствующим: мертвый просто не докучает больше живым, вот и все. Исходя из ее логики, утопить щенков — это сделать так, чтобы они больше никому не докучали. Танюшка вспомнила слова Вероники Станиславовны как раз в тот момент, когда рабочий день заканчивался, а Михаил Евсеевич подозрительно долго курил в дверях, не торопясь закрывать бытовку, хотя обычно он спешил домой. «Жена пельмен е й налепила, и внуки ждут», — обычно радостно сообщал он, превращаясь из старого зануды в добродушного домашнего дедушку. Однако сегодня, в пятницу, лицо его не покидало хмурое недовольное выражение, как будто ему предстояло завершить не больно-то приятное дело и он только ждал, когда опустеет стройка. Он даже не снял спецовку и рабочий комбинезон.

Булка крутилась поблизости, но к Михаилу Евсеевичу не подходила, опасаясь пинка. Михаил Евсеевич вынул из кармана отрезок застарелой сосиски и протянул собаке.

— Булка, — произнес он нарочито слащавым голосом, — а ну поди-ка сюда.