Яна Жемойтелите - Хороша была Танюша

На этих простых харчах у меня к новому году наметилась настоящая талия. Это было очень даже неплохо, однако мне пришлось купить себе новую одежду, потому что старая на мне теперь откровенно болталась. А я на каникулах собиралась навестить маму, не ехать же домой эдаким чучелом в ватных штанах! Кое-какие старые юбки и платья удалось продать поселковым женщинам по дешевке, но и это оказалось большим подспорьем, потому что других доходов, кроме учительской зарплаты, у меня не было.

От мамы пришло несколько ничего не значащих писем, она сообщала, что жизнь становится тяжкой, особенно с маслом и мясом все хуже и хуже, денег вроде хватает, но купить на них нечего, и что если у нас действительно такое хорошее сельпо, как я пишу, может быть, я смогу купить ей теплую шерстяную кофту, потому что топят из рук вон плохо, и в школе тоже холодно. В самом конце мама написала, что из деревни Растрепино к ней приехал племянник Гриша, который нашел в городе работу, но жить ему негде, и она не могла его не приютить, все же родственник, сын тети Кати.

Гришу я немного помнила по раннему детству. Однажды, когда мне было лет пять, мама навещала тетю Катю в деревне Растрепино Вологодской области, а Гриша был рыжим сорванцом, который таскал кота за хвост, и кот при этом жутко орал. Гриша называл меня куклой и приглашал играть в солдатики. Потом, оказывается, он выучился на сварщика в растрепинском ПТУ, но работы в деревне не было, а деньги были нужны, чтобы жениться…

Я как-то не обратила на эту новость внимания. Ну, Гриша и Гриша. Если мама не против, пусть у нее поживет, все-таки веселей.

С очередной зарплаты я купила билет на поезд, который должен был доставить меня в пункт назначения 30 декабря 1987 года. Маршрут предполагал пересадку, но это были такие мелочи, о которых не стоило даже задумываться, главное — попасть домой, к маме. В сельпо я подобрала синюю шерстяную кофту с вышитыми белыми цветами, похожими на морозные узоры на окне. Пятидесятого размера не оказалось, и я купила пятьдесят второй, потому что после стирки шерсть обыкновенно садится, и маме будет в самый раз. Еще в тот день я опять прикупила пряников, двести граммов «Мишки на севере» и пачку индийского чая со слоном, чтобы угостить тетю Оку. Все это съестное богатство я выложила в горнице на столе, а кофту решила примерить, хотя, понятно, она была мне теперь катастрофически велика, но так хотелось просто покрутиться перед зеркалом, пока тетя Оку на рыбалке. В окошко не видно было ни зги, но я знала, что тетя Оку сидит на льду возле лунки и должна вернуться после пяти часов, потому что боялась волков, которые совсем озверели этой зимой и так и шастали ночами в окрестностях, норовя схватить зазевавшуюся собаку, а то и человека, им-то разницы нет, кем подкрепиться, когда голод прижмет.

В доме было тепло. В горнице на стене висел портрет молодой тети Оку, который я разглядывала, только когда хозяйки не было дома, в остальное время стеснялась. На фото у тети Оку были накрашены губы, а волосы уложены короной вокруг головы. Она смотрела светлыми глазами прямо перед собой, в камеру, и была очень серьезной, даже складочка наметилась между бровей. Сложно сказать, была ли она красавицей, просто крепко скроенная деревенская девушка, способная к тяжелой работе, это было заметно по грубым, сильным рукам, лежавшим у нее на коленях. А слева и справа от фотографии тети Оку висели портреты ее сыновей. Младший, Шаша, был коренастый блондин с широким открытым лицом. А старший, которого, кажется, звали Ийво, Иван, — здоровенный детина с черными усами и огромным носом, скорее похожий на кавказца. И я подумала, что они, наверное, от разных мужей. И пока я стояла напротив этих портретов, желая прочитать на лицах судьбу этих простых деревенских жителей, скрипнула входная дверь и в сени кто-то вошел. Я подумала, что это вернулась с рыбалки тетя Оку, однако неожиданно услышала грубый голос:

— Есть кто живой?

В горнице стоял коренастый широкоплечий парень в шерстяных носках и сером свитере грубой вязки. От него пахло морозом, табаком и немного рыбой. Я узнала его, это был Шаша.

— Училка, что ли? — спросил он грубовато, когда я вышла из своей комнаты. — Мне мамка писала, что навязали ей квартирантку…

— Да… — я смутилась, не зная, как отреагировать на его откровение.

— Мамка-то где? На рыбалке? Ну да, ее ж хлебом не корми… А ты чего замешкалась? Давай чайник ставь! И вообще пожрать дай чего.

Для чая существовали электроплитка с одной спиралью и огромный алюминиевый чайник, который тетя Оку велела наливать только до середины, иначе он слишком много электричества забирал, а оно, как водится, не казенное. Я так и сделала. Начерпала из ведра воды на полчайника и включила плитку. Шаша тем временем по-хозяйски достал из печи горшок со щами, которые там томились с утра, попутно все-таки поинтересовавшись, как меня зовут, и велел накрывать на стол, то есть хлеба там нарезать побольше, ну и рюмку, конечно, налить за знакомство.