Евгений Водолазкин - Брисбен

Больничная палата-люкс. Здесь уже третий день находится Вера, она проходит всестороннее обследование. Появляется врач и с извинениями просит меня на некоторое время выйти.

— И вообще пойди куда-нибудь погулять, — говорит Вера. — Зачем нам здесь втроем тусоваться?

Врач в целом понимает сказанное по мимике. Он говорит Вере по-английски:

— На месте вашего папы я бы съездил в Тиргартен, там сейчас хорошо. А мама будет нам помогать с немецким.

На Верином лице появляется улыбка:

— Слышишь… папа? Мигом в Тиргартен, папа.

Слово ей нравится. Становлюсь по стойке смирно и отдаю честь. Катя поправляет мне воротник:

— Папа у нас покладистый… Подходящий такой папа.

— А мама как? — спрашивает врач. — Не подводит?

Катя, после паузы:

— Очень у нас сложно по части мам.

Врач надевает стетоскоп. Невозмутим.

— Открываем рот, так… С родителями вообще одни неприятности. Скажите а-а-а … Уж такие эти родители создания. Еще раз скажите: а-а-а … Отлично, Нетребко отдыхает. А теперь раздеваемся до пояса…

Я покидаю палату. Такси быстро довозит до Тиргартена. Там зелено и солнечно. Почему во всем мире зелено и солнечно, и только в Петербурге — нет? Там листва начинает только пробиваться, а здесь она во всей красе. Молчу уже о солнце. Сойдя с аллеи, сажусь на скамейку у озера. Редкие прохожие на аллее да утки на воде. Жизнь парковая и жизнь озерная. Не больничная.

Спросив разрешения, на противоположный край скамейки садится старик. Шляпа, тросточка: уходящий Берлин. Утки смешно ныряют за кормом — на поверхности только хвост да лапки. Поплывут в безветрии те, кто добрались (чувствую на себе взгляд старика), для симметрии головами вниз . Что будет с Верой? Я чужой среди этой красоты, а Вера — еще более чужая.

— Паркинсон?

Оборачиваюсь к старику и не скрываю удивления. Тот приподнимает шляпу.

— У вас Паркинсон? — Старик показывает на мою дрожащую руку. — Простите, я не из любопытства спрашиваю — из любви.

Вот как. Чувствую прилив энергии — ровно столько, сколько нужно, чтобы нагрубить и уйти. Но старик светится доброжелательством. Рука его, лежащая на трости, дрожит — гораздо сильнее моей. Ну, пусть так. Достаточный ли это повод для расспросов, особенно в Германии? И всё же раздражение проходит.

— А вы коллега?

— Коллега! — Улыбаясь, еще раз приподнимает шляпу. — Коллега Мартин. А вы — коллега Глеб. Знаменитость. У вас очень грустный вид, вы думаете о своей болезни…

— Не угадали.

— Значит, вы думаете над тем, как теперь жить.

Гляжу в голубые глаза Мартина.

— И вы мне это объясните?

— Конечно! Потому что я все это уже проходил. Иначе мне не было бы смысла с вами заговаривать.

Мартин замолкает, глаза его закрыты. Вода покрывается рябью, и ветер гонит прошлогодние еще листья к островку в центре озера. Туда же направляются и утки.

— В чем ваша главная претензия к болезни? — Мартин спрашивает, не открывая глаз.

— В том, что она неизлечима.

— А что, старость излечима? А смерть? — Он смотрит на меня с прежней бодростью. — Они не менее реальны, чем наша болезнь, но острого страха перед ними у вас нет. Есть спокойное понимание того, что в один прекрасный день…

— Всё так. Только ни о старости, ни о болезни не говорят, что они неизлечимы. Слово совершенно безнадежное! Безнадежнее смерти.

— Значит, вы боитесь не явлений, а слов.

— Старость и смерть — это грустно, но естественно. А болезнь…

— Болезнь — тоже естественно.

Какое-то время молчу.

— Для кого?

— Да для нас с вами, для кого же еще? Не воспринимайте болезнь как что-то внешнее. Любите ее, она ваша, родная!

— Оптимистический взгляд. Меня, значит, будет трясти, как осенний лист, а я буду радоваться?

— Вы будете думать: до чего я трепетный человек.

Мне смешно.

— Мартин, вы забыли о сопутствующих явлениях! Я не хочу о них даже упоминать.

— Вы сможете гордиться, что вам столько всего сопутствует.

— Настанет день, когда будет сложно ходить даже по комнате.

— Иной раз комната больше целого мира. Главное, не горюйте о том, что еще не наступило. А то получается двойная беда: первая — Паркинсон, а вторая — ваше огорчение. Начните кому-нибудь помогать, и это будет помощью вам самому. В мире есть люди, которым намного хуже, чем вам.

— Начал. Это получилось само собой.

— Легче?

От его ясного взгляда мне не по себе.

— Тяжелее, Мартин. Гораздо тяжелее.