Эдвард Сент-Обин - Патрик Мелроуз. Книга 2 [Молоко матери. Подводя итог]

В окно я видела, как громадные волны бьются о скалы. Солнце село. Серый океан взирал на меня, жестокий и равнодушный, как судьба, и бесконечно одинокий.

Чтобы стать ближе к народу Владимира, Герти решила принять православие. Анна повествовала об этом так:

Мы с кузеном, герцогом Лейхтенбергским, стали крестными. Долгая и изнурительная служба, и я пожалела Герти, которая не понимала ни слова.

Нэнси чувствовала, что, умей ее карманный негр так излагать, у нее в руках оказался бы бестселлер. Старшая из сестер Джонсон была самой богатой: властная и практичная тетя Эдит. Ее легкомысленные младшие сестры под руку с обломками величайших европейских семейств запрыгнули на страницы иллюстрированного учебника истории, а тетя Эдит, которая не путала покупку антиквариата с замужеством, заключила брак по расчету с человеком, отец которого, как и ее отец, в 1900 году входил в сотню самых богатых американцев. Во время войны, покуда мама пыталась разместить самые ценные вещи на хранение в Швейцарии, прежде чем присоединиться к дочерям в Америке, Нэнси два года прожила у Эдит. Муж Эдит, дядя Билл, отличился оригинальностью – он сам оплачивал подарки, которые делал жене. Однажды на день рождения он подарил ей белый дощатый дом с темно-зелеными ставнями и двумя изящными флигелями над озером посреди плантации в десять акров. Нэнси такое обожала. Подобные идеи едва ли придут в голову составителям руководств по выбору подарков.

Патрик наблюдал, как его обиженная тетка жалуется Николасу у двери. На ум пришло любимое изречение модератора больничной группы поддержки: «Обижаться – все равно что пить яд и надеяться, что умрет кто-то другой». Все пациенты по крайней мере раз в день произносили эту максиму с более или менее убедительным шотландским акцентом.

Если, стоя у гроба матери, он испытывал неловкую отчужденность, то не потому, что ценил теткину «золотую записную книжку». Для Патрика прошлое было трупом, который следовало сжечь, и хотя его желанию предстояло вскоре исполниться в самом буквальном смысле в нескольких ярдах от того места, где он стоял, требовался другой огонь, чтобы испепелить то, что грызло Нэнси изнутри. Психологическое давление унаследованного богатства, страстная жажда избавиться от него и не менее страстное желание не выпустить его из рук. Деморализующий эффект изначального обладания тем, на достижение чего остальные тратят свою бесценную жизнь. Более или менее тайное чувство превосходства вкупе с более или менее тайным чувством вины за то, что ты богат, прятались под характерными масками: филантропией, алкоголизмом, показной эксцентричностью и одержимостью хорошим вкусом. Проигравшие, праздные и легкомысленные, равно как и победители, жили в мире, настолько пестрящем альтернативами, что в нем не оставалось места для любви или работы. Пустые сами по себе, эти ценности совершенно обессмыслились для Патрика, представителя рода, где уже второе поколение было лишено наследства. Патрику хотелось дистанцироваться от заразительной теткиной никчемности, но он должен был разобраться в природе странной притягательности положения, которое некогда занимала в обществе его родня по материнской линии.

Патрик припомнил, как навестил Элинор сразу после того, как она запустила свой последний филантропический проект Трансперсональный фонд. Элинор решила отказаться от разочарований персонального опыта в угоду волнующему трансперсональному, отвергнуть часть того, чем она была – дочерью одного бестолкового семейства и матерью другого, и стать тем, кем никогда не была: целительницей и святой. Этот незрелый проект не прошел даром для ее стареющего тела, спровоцировав инсульт, первый из дюжины тех, что постепенно свели ее в могилу. Когда Патрик приехал в Лакосту после первого инсульта, Элинор еще могла разговаривать, но ясность ее разума внушала сомнения. Когда они остались одни в ее спальне и вечерний бриз терзал натянутые паруса штор, Элинор сжала его руку и тревожно прошипела:

– Не говори никому, что моя мать была герцогиней.

Патрик заговорщически кивнул. Элинор разжала руку и принялась изучать потолок в поисках новой заботы.

Нэнси не потребовался бы инсульт, чтобы дать совершенно иные инструкции. Никому не говорить? Напротив, пусть все знают! За карикатурными различиями: приземленностью Нэнси и духовными исканиями Элинор, дородностью одной и тщедушностью другой, скрывалась общая причина – прошлое, которое следовало либо замалчивать, либо избирательно восхвалять. Что это было? Обладали ли сестры индивидуальностью или были всего лишь типичными обломками своего круга?