Эдвард Сент-Обин - Патрик Мелроуз. Книга 2 [Молоко матери. Подводя итог]

Николас продолжил жеманно:

– «Эти божественные птицы у позднего Брака только предлог изобразить небо». – «Отличный предлог, – отвечал я, подавившись первым глотком кофе, – куда лучше жнеца или пары кожаных сабо. Это доказывает совершенство его техники».

Тяжелый случай. Подобной участи я намерен сопротивляться последними крохами интеллекта, если только герр доктор Альцгеймер не приберет меня к рукам, заставив написать книгу об исламском искусстве, чтобы доказать, что эти, в тюрбанах, всегда были цивилизованнее нас, или увесистый том, повествующий, как мало мы знаем о матери Шекспира и ее сверхсекретном католицизме. Иными словами, что-нибудь глубокомысленное.

Впрочем, боюсь, тетя Нэнси совсем Блэндам не понравилась. Трудно, наверное, вести бурную светскую жизнь и в то же время не иметь друзей. Бедняжка. Но знаешь, что поражает меня больше всего, если не считать ее страстной жалости к себе, которую она выдает за скорбь? То, что эти девчонки, твоя мать и тетя, – американки до мозга костей, хотя в отношении твоей матери точнее будет сказать «была», – отныне я обречен блуждать между прошлым и настоящим временами. Связь их отца с Шотландией, давай посмотрим правде в глаза, была крайне слаба, а после того как твоя бабка его выгнала, он вечно был где-то далеко. Во время войны на Багамах с этими придурочными Виндзорами, после войны в Монте-Карло, затем осел в баре клуба «Уайтс». Милейший представитель племени тех, кто каждый божий день надирается с утра пораньше, но, боюсь, отец из него вышел никудышный. В такой стадии опьянения обычно пытаются обнять утопающего. Редкие двадцатиминутные вспышки вызванных алкоголем чувств не заменят ровного потока самоотверженной доброты, которым вдохновлялись мои отцовские поползновения. Впрочем, результатом похвастаться не могу. Как ты знаешь, Аманда не разговаривает со мной уже по меньшей мере пятнадцать лет. Я виню во всем ее психоаналитика, забившего и так не слишком светлую головку фрейдистскими идеями насчет любящего папаши.

Высокопарная речь Николаса растворилась в настойчивом шепоте, а руки с выступающими синими венами побелели от усилий, которые требовались ему, чтобы стоять ровно.

– Что ж, дорогой мой, поговорим после церемонии. Чудесно, что ты в такой превосходной форме. Мои соболезнования, хотя в случае твоей бедной матери такой исход нельзя назвать иначе, чем избавлением от мук. В старости я превратился в своего рода Флоренс Найтингейл, но даже Леди-со-светильником в моем лице пришлось ретироваться перед зрелищем столь удручающим. Это станет серьезным препятствием в попытке меня канонизировать, но я предпочитаю наносить визиты тем, кто еще ценит хлесткие ремарки и бокал шампанского.

Казалось, Николас собрался уходить, но передумал.

– Не злись из-за денег. Двое-трое моих друзей, промотавших все, что у них было, окончили дни в государственной больнице, и, должен сказать, меня поразила отзывчивость персонала, в основном иностранцев. А что еще делать с деньгами, как не тратить их, если они у тебя есть? Или злиться, если их нет. Люди слишком носятся с этим весьма ограниченным ресурсом. На самом деле я хочу сказать: злись из-за денег, ибо это то немногое, на что они годятся: выплеснуть злость. Доброхоты порой жалуются, что у меня слишком много bêtes noires [24] Объекты ненависти ( букв. черные звери) (фр.) . . Однако мои bêtes noires нужны мне, чтобы выплеснуть noires из меня в bêtes . К тому ж этой ветви твоей семьи крупно повезло. Сам посуди. Шесть поколений, где все наследники, не только старшие сыновья, ничего, по сути, не делали. Они могли изображать, что работают, особенно в Америке, где у каждого должен быть офис – чтобы было где закинуть ноги на стол на полчаса перед ланчем, – но без особой нужды. Должно быть, для тебя и твоих детей, хотя мне трудно судить по собственному опыту, это весьма захватывающее переживание – лишиться всех привилегий и начать с нуля. Бог знает, что бы я сотворил со своей жизнью, если бы не делил время между городским и сельским домом, между Англией и заграницей, между женами и любовницами. Я долго время проводил без пользы, зато и время провело меня. Надо бы поближе взглянуть на тех религиозных фанатиков, которыми окружала себя твоя мать.

И Николас заковылял прочь, не притворяясь, будто ждет иного ответа, кроме восторженного молчания.

Когда Патрик вспомнил, как болезнь и умирание Элинор не оставили камня на камне от ее хрупких шаманских причуд, «религиозные фанатики» Николаса показались ему скорее наивными пацифистами. В конце жизни Элинор пришлось пройти беспощадный курс самопознания, с «тотемным животным» в одной руке и погремушкой в другой. Ей довелось практиковать самую суровую форму аскезы: ни речи, ни движения, ни секса, ни наркотиков, ни путешествий, ни покупок, почти никакой еды. Одна, в молчании анализируя свои мысли. Если, конечно, в ее случае можно говорить об анализе. Возможно, Элинор казалось, что не она анализирует мысли, а мысли анализируют ее, готовые наброситься, словно голодные хищники.