Эдвард Сент-Обин - Патрик Мелроуз. Книга 2 [Молоко матери. Подводя итог]

– Я прочту одно из любимейших стихотворений Элинор. Если честно, то она узнала о нем от меня, и оно вызвало отклик в ее сердце. Вы наверняка его знаете. Это «Озерный остров Иннишфри» Уильяма Батлера Йейтса. – Она перешла на громкий напевный шепот:

Бесспорно, заказывать девять устриц – признак изысканного вкуса, думал Николас, но высаживать девять грядок бобов – это полный абсурд. Устрицы считают дюжинами и полудюжинами, наверное, они так и живут на дне морском, дюжинами и полудюжинами, кто их знает, так что заказ девяти устриц не лишен определенной элегантности. А вот бобы собирают в бесформенные груды на каких-то бескрайних полях, поэтому чопорно настаивать на дурацких девяти грядках нелепо и смешно. В крайнем случае представляется какая-то пригородная делянка размером с носовой платок, где совершенно нет места ни для какого крова из веток и глины. Наверняка эта особа с духовным инструментарием считала «Озерный остров Иннишфри» единственным шедевром Йейтса, а его «Кельтские сумерки», с их нарочитой наивностью и дешевыми стилистическими приемами, прекрасно совпадали с потусторонним мировоззрением Элинор, хотя на самом деле ирландский бард, окутанный абсолютно непримечательным лиловым туманом, получил известность лишь тогда, когда обратился к аристократическим идеалам. «В богатом доме, средь куртин в цвету, вблизи холмов, вблизи тенистой рощи, жизнь бьет ключом, отринув суету, лиясь как дождь, пока достанет мощи, расплескиваясь, рвется в высоту…» Вот единственное стихотворение Йейтса, которое надо заучивать наизусть, что, в принципе, весьма кстати, потому что других Николас все равно не помнил. Эти строки воспевали «жестоких и деловых» людей, вершивших великие дела и возводивших великолепные особняки, и предупреждали о том, что происходит, когда время превращает истинное величие в самые обычные привилегии: «Десятилетья ми`нут – и, глядишь, наследник мраморов – всего лишь мышь». Весьма рискованное высказывание, но, в сущности, верное, если знать о бесчисленных стаях мышей в любом аристократическом поместье. Поэтому и необходимо, как справедливо отмечает Йейтс, не терять ожесточенности и злобы, чтобы оградить себя от деструктивного влияния унаследованной славы.

Мучительная нежность в голосе Анетты прорезалась с удвоенной силой:

Закат – мельтешение крыльев, думал Генри. Ночь – головокруженье огней. Как красиво сказано. Строки удлинялись, умиротворение обволакивало, усталость от длительного перелета усиливалась, голова медленно клонилась на грудь… Сейчас бы выпить эспрессо, пока вуаль скорби не окутала сознание погребальным саваном. Генри приехал ради Элинор. Элинор в «Фэрли», на озере, одна в лодке на веслах, отказывается причалить к берегу, а все кричат ей: «Вернись! Твоя мама приехала!» Застенчивая девушка, которая боялась взглянуть тебе в лицо, временами была упряма как осел.

Сверчки гомонят до зари там, где вы с Шеймусом сейчас обитаете, думал Патрик, в моем бывшем родном доме. Он вспомнил пронзительный скрежет, поднимавшийся из высокой травы, и постепенно – цикада за цикадой – нарастающие, пульсирующие волны стрекота, мерцавшие над выжженной землей акустическим эквивалентом пелены полуденного зноя.

У Мэри отлегло от сердца, когда она поняла, что «Богат я только нуждою» не вызвало отторжения у Патрика, а кажущаяся простота «Озерного острова Иннишфри» ненавязчиво напоминала о страстном желании Элинор любой ценой избежать жизненных сложностей. Мэри держало в напряжении только одно: предстоящая прощальная речь Анетты. Однако ничего не поделаешь – эту сторону жизни Элинор Анетта знала лучше всех присутствующих. Что ж, у Патрика появится удобный повод для раздраженных разглагольствований на эту тему. Мэри с растущим отчаянием вслушивалась в убаюкивающий речитатив последней строфы.