Александра Николаенко - Небесный почтальон Федя Булкин

А на небе уже растаяло, сине, колодезно. До самого донышка видно. И столько же звезд в нем осталось, как до градопада было.

Собираю градины в ведро, и позвякивают стеклянно на донышке, бочком о бочок, ягоды снежные, ледяные…

– Растает он, Федя. Зря ты его собираешь.

Тает градопад…

Так и сверкает в талом золотом водяным…

Зато солнце в ведро попалось…

И умываюсь утром не простой водой – ледяной, солнечноградной…

– И клубнику всю перебило, Федя… беда… Собери хоть, что уцелела…

И тянусь с опаской, в небо оглядываясь, к бледному бочку. Ничего, честное слово вчера я давал, а теперь сегодня…

И замираю, отдернув руку. Смотрит из-под темного листа клубничного, как из-под зонтика, на меня целехонькая, с яйцо куриное, Богоградина…

Слава богу, погода наладилась.

Не люблю я только, когда лежишь, загораешь себе, а по тебе кто-то ползает. Хоть травинка…

– Посмотри, никто не ползает там по мне?

– Муравей полз, Федь.

– Смахнула?

– Смахнула.

Бабушка?!

– А вот знаешь, что только что мне подумалось?

– Что подумалось?

– А ведь я, наверно, как Бог вот этому муравью.

– Он тебя и не видел, Федь.

– В том-то и дело, бабушка… в том-то и дело…

…Да и ты тоже, бабушка, как Бог ему. Смахнула, и всё. Слава богу, что не прямо на мне убила…

И представил я, ужаснулся…

Бедный, маленький, беззащитный, он на мне заблудился…

Думал, вот лежит чего-то, переползу! И полз. По боку карабкался, как папа учил меня с санками на скользкую горку, елочкой… Ведь ему спина моя – как пустыня… Ведь ему любая капелька на мне – озеро… Ведь ему мурашки мои, как кочки на каждом шагу, ведь ему между двух моих от крылышек косточек – перевал, а сами косточки – как вершины! Ведь ему…

Ведь я ему великан… Циклоп! Потому что он от правого глаза моего левого за носовым хребтом не увидит! Только спину я почесал, а уже убийца бессмысленный! Только комара прихлопнул, а уже от чьих-то надежд – пятно мокрое, крови лужица… Почесал, пока чешется, послюнил подорожник, приложил, и все, и уже не чешется, и уже забыл, и никакого раскаянья…

Схлопнул комара на лету, обтер об себя…

Он летел и – шлеп! Ниоткуда буквально – хлоп! И все? Темнота? В июне месяце лета?!

Я преступник… злодей… убийца… не со зла, а просто так убивал, и не то что я старушку какую-нибудь процентщицу топором, как, рассказывает бабушка, было дело у Достоевского, ну а просто так, безыдейно!

Говорят в детективах, «ищи кому выгодно», чтоб преступника на чистую воду вывести, обнаружить, а я не выгадал, что убил, сам не знаю даже об этом. Никогда комары с муравьями меня не найдут, чтоб судить, не поймут они никогда, кто убийца…

И каждый убийца так человек? Даже БАБУШКА?!

И каждый так человек, даже бабушка…

Что же не сказала мне сразу ты, бабушка, что ты Бог?! Я бы лучше к тебе относился…

Мамочки… СЛЕПЕНЬ!!! Ненавижу их, ненавижу! Чуть опять не убил.

НАДОЕЛИ!

– Федя, стой, нельзя! Ты еще не обсох!!!

Ничего, лучше под водой обсохну я как-нибудь безопасно, в ней и тепло, дыхание задержу… Лишь бы след он мой потерял, кровопийца…

Задремал под кузнечиков, река убаюкала, разморило солнышко, растеплило…

Потерял всю бдительность антислепейную, если только бабушка, пока спал, от меня их, хичников, полотенцем не отгоняла… Бабушка!!!

– Проснулся, Федь? Окунись разок, перегреешься.

– Мне такое приснилось, бабушка… не поверишь!.. Не забыл пока, рассказать…

…Вот как будто иду я где-то в гору, не высокую, а так, потихонечку, все же чувствую, она вверх, даже так, как будто, может, и не гора, а земля просто круглая, вот и в гору выходит…

Лето, все как тут. Между двух полей. Птицы, бабочки. И вот так все это цветет цветочками всякими, голубыми, синими, всякими, незабудками. И травинка каждая, деревце, это – понимаешь, бабушка? – из чего, что умерло, из земли проросло, понимаешь?!

– Да.

– Отцвел одуванчик, сдунешь его, и новые одуванчики жить по воздуху полетят! Из чего – кого, понимаешь?!

– Понимаю, Федь.

– Вроде кладбища, а нестрашного, безоградного, и из тех, кто умер, в земле уже, то как у тебя там, помнишь ты, бабушка? Смерть на жизнь поправляя, из каждой кочки вживи…

– Но вот все-таки мне-то больше нравится, бабушка, такая религия, как у Высоцкого… Потому что все по справедливости в ней, потому что если ты женщина такая противная, вроде этой Евгении Семеновны, то лягушкой в следующей жизни стань! В наказание. Потому что не оправдала доверия, большого звания хоть и женщины, а человека! До человека дорасти еще нужно, да, бабушка?