Жан-Поль Дидьелоран - Вся оставшаяся жизнь

С этими словами Самюэль потянулся за конвертом, лежавшим на буфете, вынул из него папку и положил перед Манель. Девушка невольно вздрогнула, увидев в правом верхнем углу темные буквы. “Избавление”. Ей доводилось слышать об этой швейцарской ассоциации, которая оказывала помощь в эвтаназии. О людях, которые продают смертельный коктейль тем неизлечимым больным, что устали барахтаться в океане страданий и хотят его покинуть. Она пробежала глазами буклет в пастельных тонах, нахваливающий заслуги ассоциации. Целая коллекция улыбающихся стариков, лежащих в залитых солнцем комнатах. Реклама турагентства “Билет на тот свет”, с отвращением решила Манель. Дрожащими руками она взяла договор, занимавший добрый десяток страниц. Примерно такой же она подписывала для аборта. Тут тоже все было тщательно распланировано. Дата и время обязательного медицинского освидетельствования у врача, которому поручен контроль за состоянием здоровья претендента на вечный покой, точный адрес помещения, где будут проводиться процедуры, подробный состав смертельного зелья, имя и фото сопровождающего. К договору была приложена копия истории болезни. На каждой странице внизу закорючка – подпись Самюэля. Брачный контракт с Безносой, подумала Манель и закрыла папку.

– Все, о чем я прошу, – это задуть свечу, – пояснил старик. – Понимаете, они очень здорово это делают. Скоро придет похоронный агент, я с ним связался насчет поездки. Все уже улажено. Это в Морже, на берегу Женевского озера. Предбанник рая, – грустно пошутил Самюэль. – Выезжаем в следующий понедельник. Дело всего на несколько дней. Родных у меня нет, у меня никого нет, кроме вас, и я бы очень хотел, чтобы вы были рядом. Не сочтите мою просьбу прихотью полоумного старика. Я прекрасно знаю, что то, о чем я прошу, далеко выходит за рамки ваших обязанностей, и если вы откажетесь, я пойму, но вы единственный в мире человек, к которому я могу обратиться.

Манель встала. Зародыш заходился от плача в ее животе.

– Я уже однажды помогла смерти, не просите меня стать ее соучастницей снова. Моя работа – помогать жить, а не умирать, – крикнула она, ничего не видя от слез.

И выбежала вон из дома.

Красивая, мелькнуло в голове у Амбруаза, когда он увидел девушку, открывшую дверь. И в ту же секунду она превратилась в фурию.

– Знаю-знаю, зачем вы пришли. Гордитесь, наверно, тем, что делаете? Так вот, это гнусно, слышите? Гнусно! Соучастие в убийстве, вот как это называется. Соучастие в убийстве, ни больше ни меньше. Хотелось бы знать, как вы еще можете смотреть на себя в зеркало по утрам. Вам должно быть стыдно за себя, стыдно!

Девушка буквально плюнула ему в лицо последние слова и, толкнув его плечом, кинулась прочь со слезами на глазах. За ней вился шлейф ванильных запахов. Каблуки простучали по зеркальным от проливного дождя плиткам аллеи, она подбежала к своей машине. Старенький “фольксваген-поло” завелся со второго раза, чихнул, окутался облаком серого дыма и наконец заурчал. Потом пулей отлетел от тротуара, взвизгнули покрышки. Амбруаз, опомнившись, не сразу осознал, что ему не приснилось мимолетное, но чудное виденье. Пришлось внушать себе, что черные как смоль вьющиеся волосы, испепеливший его великолепный тяжелый взгляд, небольшая грудь, вздымавшаяся под бледно-зеленой блузкой в такт словам, голос, наверняка нежный, он не сомневался, когда не искажен гневом, и изящно очерченный рот, из которого вылетела тирада, реально существуют. Красивая . Прилагательное по-прежнему вертелось в голове молодого человека, несмотря на обрушившийся на него взрыв истерического негодования. Он еще никогда не встречал человека, которому бы так подходило это определение. Амбруазу и раньше случалось наблюдать странные реакции на танатопрактику со стороны родственников покойных, порой он сталкивался с недоверием, смущением, непониманием, но такой лютой злобы по отношению к себе еще не встречал.

Мужской голос, приглашавший войти, вывел его из задумчивости. Навстречу ему по коридору медленно двигался маленький и худенький старичок. От силы пятьдесят пять кило при росте чуть больше метра шестидесяти, прикинул Амбруаз. Старичок, несмотря на царящую в доме духоту, был укутан в толстый халат и обернул вокруг шеи шерстяной шарф. Глубокие гусиные лапки у глаз придавали бледному лицу приветливый вид. Болен, сразу пришло в голову Амбруазу, когда он пожал протянутую ему сухую горячую руку.