Мария Воронова - У тебя есть я

Давид Ильич поставил перед ним банку с яркой этикеткой, сахарницу и пакет молока и уставился на чайник, который уже начинал робко подсвистывать.

Зиганшин положил себе одну ложку кофе и подумал, что не видел в доме ни одной антикварной или просто старой вещи. Кружка, которую подал ему Дымшиц, была красивой, дорогого фарфора, но вполне современной. Зиганшин точно это знал, потому что на заре своей супружеской жизни ходил с Фридой в магазин посуды, и она пришла в восторг от такого же сервиза, он хотел купить, но увидел ценник и притормозил. А Давид Ильич, значит, не смутился.

– Давид Ильич, прошу прощения, что побеспокоил, – сказал он, лихорадочно вспоминая правила хорошего тона. Дуть на кофе, понятно, нельзя, а помешать ложкой? Ударить лицом в грязь перед интеллигентным человеком не хотелось, и на всякий случай класть сахар Зиганшин не стал, только аккуратно подвинул к себе кружку и продолжал, – к сожалению, по горячим следам нам ничего раскрыть не удалось, поэтому теперь необходимо сосредоточиться на поисках мотива, а для этого, уж простите, надо видеть максимально полную картину вашей жизни.

Сказав это, Зиганшин поморщился. То, что он беседует с филологом, еще не повод говорить так заумно и витиевато.

Дымшиц вздохнул:

– Картина моей жизни не изобилует яркими красками, увы… Поверьте, Мстислав Юрьевич, я задумывался о причинах этого дикого взрыва не меньше вашего, но так и не понял, кого и чем смог так сильно прогневить.

– Одного человека мы нашли, – улыбнулся Зиганшин и рассказал про мамашу, ребенок которой получил незаслуженно низкий балл на ЕГЭ.

Давид Ильич развел руками и ничего не ответил. Видно, это была не та часть его биографии, которой он гордился.

– Корни преступления могут корениться в прошлом, – сказал Зиганшин и снова поморщился, удивляясь, как это он теряет лицо перед этим плюгавым мужичонкой с унылым носом-огурцом, – корни коренятся… Кажется, это называется «тавтология»?

Дымшиц улыбнулся:

– Совершенно верно. Частный случай плеоназма. Но зато я вас понял, а это главное.

– Да? А как же великий и могучий? Культурное наследие?

– Ага, Зина, подскажи мне что-нибудь по-славянски. – Дымшиц быстро улыбнулся, и Зиганшин вдруг заметил в нем то же обаяние, что и у его тетки Маргариты. – Жизнь течет, меняется, а вместе с ней меняется и язык, новые понятия требуют новых определений, и, слава богу, приживаются только те, которые передают смысл с максимальной точностью. По этой же причине борьба с матерщиной терпит полное фиаско. Эти прискорбные эпитеты никогда не исчезнут из языка, покамест дают людям возможность выразить мысль кратко, емко и филигранно точно. Нецензурщина – язык-воин, язык-солдат, он приходит на помощь в критических ситуациях, и все филологи мира не способны отнять его у человечества.

Зиганшин пожал плечами и глотнул кофе, без сахара показавшегося ему горьким и невкусным.

– Вы скажете, что пьяница у ларька, фонтанирующий матерными выражениями, вызывает омерзение, – продолжал Давид Ильич, лекторски приосанясь, – что ж, соглашусь, но замечу, что докладчик на трибуне, который запутался в наукообразных терминах, раздражает и оскорбляет слух немногим меньше, потому что в обоих случаях человек пытается словами замаскировать отсутствие мысли, а заниженная у него лексика или завышенная – это уже второй вопрос.

– Кто ясно мыслит, тот ясно излагает.

– Именно! Как говорил Пушкин: «Если все уже сказано, зачем же вы пишете? Чтобы сказать красиво то, что было сказано просто? Жалкое занятие! Нет, не будем клеветать разума человеческого – неистощимого в соображении понятий, как язык неистощим в соображении слов». Что ж, – перебил сам себя Давид Ильич, – все это очень интересно, но, насколько я понял, вы пришли ко мне не ради светской болтовни.

– Не ради.

– Тогда спрашивайте, Мстислав Юрьевич.

– Если бы я точно знал, что спросить, мне не понадобились бы ваши ответы, – вздохнул Зиганшин, – давайте по классике, что ли, начнем, с детства, с предков.

Бабушкину девичью фамилию Давид Ильич назвал без затруднений, но на этом всё. Римма Семеновна не любила рассказывать о своих молодых годах. О более далеких предках Дымшиц знал только, что у нее была мать, жившая с ней и фактически вырастившая его отца, Илью, но прабабушка умерла, когда он был совсем маленьким. Илья часто и с любовью вспоминал свою бабушку, рассказывал сыну разные интересные эпизоды своего детства, но о семейных корнях молчал. То ли не знал ничего, то ли не считал нужным рассказывать. Впрочем, Давид особенно не интересовался своим генеалогическим древом. Есть мама и папа, с которыми он живет, есть бабушка с дедушкой, у которых так здорово проводить лето, и совершенно не важно, откуда они произошли.