Бронислава Бродская - Мне хорошо, мне так и надо… [СИ]

А потом началась война. Рафе было уже 9 лет. Отца немедленно мобилизовали. В его воинском билете была красная полоса наискосок: явка на сборный пункт в первые два часа мобилизации. На фронт он не отправился, а стал главным терапевтом Черноморского флота, личным врачом командующего всей черноморской флотилией адмирала Октябрьского. Мать не призвали, у неё был ребёнок. Короткое время они прожили с отцом в Севастополе, а потом уехали обратно в Горький. Что произошло с матерью Рафа толком не знал и не помнил. Потом отец рассказывал, что её вызывали в органы, там предлагали стать «сексотом». Согласилась мать или отказалась — Рафа понятия не имел. Скорее всего, согласилась. Куда ей было деваться. Что там ей говорили, чем пугали или угрожали… никто не знал. Просто сразу после похода в НКВД мать как подменили. Сначала она начала ото всех прятаться, даже залезала в чулан, боялась выходить на улицу, ночью кричала, звала мужа, повторяла: «Я не могу, не могу…не надо, я не хочу…» Затем острый период прошёл. Зина просто безучастно сидела, смотрела в одну точку и курила одну за другой свои папиросы. С её губ не сходила блуждающая бессмысленная улыбка. Она перестала чем-либо интересоваться, ничего не читала. Отец несколько раз приезжал, показывал её светилам психиатрии, но ничего не помогло.

У матери начался депрессивный психоз, к которому она, вероятно, была предрасположена. Когда война закончилась и вернулся отец, с матерью он уже обращался, как с вещью. Хотя странно, Рафа помнил, что отец начал писать диссертацию и он слышал, как ночами мать ходила по спальне и надиктовывала отцу текст. На 90 процентов папина диссертация была маминой. Его собственных наработок там было мало, в основном — её.

Конечно, у Рафы был отец, но к нему с годами пришло чёткое убеждение, что он папу чем-то разочаровал, не смог стать таким, каким бы отец хотел его видеть. Мама была не в счёт, бабушка — в общем-то тоже. Он чувствовал себя сиротой, и от этого в его детстве и ранней юности чего-то важного не хватало. Он тянулся к московской кузине и особенно к дяде Лёле. Как Рафе хотелось иметь такого отца. Его собственный отец ощущался чужим, холодным, отстранённым, полностью поглощённым профессией, которая настолько заполняла его жизнь, что там не оставалось места для сына. Доктор Полонский, главный терапевт Горького, был важным солидным господином. Тихий звучный голос, рубленые внятные фразы, отдающие распоряжения коллегам. Папа — на совещании в горздраве, на обходе, на консилиуме, на партактиве, на заседании обкома… ловится каждое его слово, каждый жест выверен. Папа уверен в своей правоте, он вообще не может быть неправ. У папы влиятельные друзья, он «всё может». Он нужен городу! Вот какой у него папа, а он, Рафа, никому не нужен, кроме Миры. А раз так, то он на ней женится! Кто может ему помешать, вот только… бабушка? Она уже старая, ей за семьдесят, хотя она и полна энергии. Вот что с ней делать? Что? Они все в сущности у неё живут. Выселить её из собственного дома? Ну как это?

Рафа не спал и вспоминал то, что ему совершенно не хотелось вспоминать. Бабушку они всё-таки выселили. Всё получилось как-то очень быстро. Бабушка и на их с Миркой свадьбе не была, и никто из Москвы не приехал. Обидно было, но все отговорились делами, хотя ясно было, что родственники просто не захотели. Зато отец позвал друзей и знакомых, свадьба получилась довольно пышной. Маму не взяли. Это было бы неуместным. Никто и не удивился, их ситуацию знали и даже отцу сочувствовали. В глазах окружающих он был честным порядочным человеком: не бросил больную. Не бросил… но может лучше бы бросил.

Отец тогда сам затеял этот разговор. Бабушка уже спала.

— Жить вы будете здесь, у меня.

— Нет, я Миру в эту проходную комнату не приведу.

— Не перебивай меня! — Отец привычно употребил в голосе жёсткую ноту. Рафа покорно замолчал.

— Бабушка уедет в Москву.

— Как это? К кому?

— А это уж как они решат, но я думаю к Лёле, у них отдельная квартира. У Любы одна комната в коммуналке.

— А они её возьмут?

— Да куда они денутся? Мы за мамой ходили всю жизнь, а теперь их очередь. У нас больше нет такой возможности, и они должны это понять.

— Они не поймут.

— Поймут. Я их маму поил и кормил, она жила на всем готовом. Сейчас ситуация изменилась. У Лёли дочь маленькая, бабушка им поможет.

— Как мы ей скажем? Я не смогу.

Отец тогда брезгливо на него посмотрел. Рафа до сих пор помнил его взгляд, полный терпеливого презрения.