Бронислава Бродская - Мне хорошо, мне так и надо… [СИ]

На перроне Эрик неожиданно снова увидел дядю Лёшу. Как он попал на вокзал быстрее их, Эрик не понял. Дядя Лёша помогал затаскивать вещи в вагон, чемоданы, узлы. Не так уж всего много они смогли взять. Купил им в киоске каких-то жареных пирожков. Говорил, обращаясь только к маме, что звонил начальству, что их встретят, что если что будет нужно, чтобы звонили, пока он в Москве, он всё сделает, но как долго он ещё в Москве пробудет, он уверен, что заберут… А пока… Конечно, конечно, будет ждать телеграммы… Счастливо, всё будет нормально. Мама дядю Лёшу обняла, бабушку и тётю он сам обнял, Эрика потрепал по волосам, кажется, какую-то ерунду сказал, типа «ты — мужчина, береги женщин». Вот глупость, он ещё маленький, все это понимают и будут беречь его.

Эрик ехал домой на своём ещё почти новом BMW и пытался вспомнить эвакуацию в Зеленодольск. Вспоминалось довольно мало, но среди редких и скудных воспоминаний было и стыдное: у него родилась сестра Аллочка и как он к этому факту отнесся. В Татарию, в Зеленодольск, они приехали в первых числах августа, их встречали на небольшом грузовике, извинялись, что не нашлось другой машины. Бабушка с тётей влезли в кузов, а мама села в кабину. Эрик тоже хотел ехать в кузове, сидя на узлах, но мама не разрешила. Им выделили большую чужую комнату. Кухня была общая, там готовили соседи. На новом месте спали, кажется одну или две ночи, а потом маму отвезли в роддом. Бабушка поехала с ней, а он остался с тётей. Мама вернулась похудевшая, бледная с большим белым свёртком, свёрток время от времени орал, мама везде его с собой таскала, откидывала лёгкое одеяльце и показывала ему маленькое красное личико сестрёнки. На чужую улицу его сначала не выпускали, он там никого не знал. Бабушка выходила менять какие-то вещи на продукты, тётя ходила рыть окопы, ей за это давали картошку, а мама ничем, кроме сестрёнки, не занималась. И зачем она была ему нужна? Ни поиграть, ни поговорить. Глупое бесполезное существо, которое полностью забрало себе его маму. Головка в пелёнках истово орала, пускала противные пузыри и кривила губы. Как бы Эрику хотелось её придушить, это было легко, но он знал, что нельзя, глупо об этом даже думать. Теперь она, как они все её называли, Аллочка, будет с ними всегда. Ничего не поделаешь. Куда они с мамой шли, откуда, Эрик не помнил. Наверное, это было уже, когда они вернулись следующей весной в Москву. Они шли через трамвайные пути, мама держала в руках завёрнутую в одеяло Аллочку, а Эрик шёл чуть поодаль и всю дорогу ныл: «Эй ты, отдавайся кому-нибудь! Слышишь? Эй… Отдавайся кому-нибудь». Да, это он помнил, то своё чувство безысходности и безнадеги, знал же, что никому она «не отдастся». Какой же он был дурак. Как же долго Аллочка была ему действительно не очень-то нужна.

А потом они все вернулись домой и жизнь потекла по привычному черкизовскому руслу. Эрик пошел в школу, и учёба стала заполнять почти всё его время. В школе ему не то, чтобы понравилось, но показалось вполне терпимым. Уроков задавали много, но он быстро научился с ними справляться. Учителя никогда не имели с ним проблем, потому что Эрик вскоре понял, что в школе можно на переменах шалить, просто не заходить за край, оно того не стоит. Школа была мужская, некоторые ребята дрались, воровали, играли на деньги и у них были неприятности с вызовом родителей. Вот как раз этого он и старался избегать: не хватало только, чтобы маму в школу вызвали. Он был заранее уверен, что именно маме придётся за него отвечать, её будут ругать у директора, грозить его исключением. Маму надо было во чтобы то ни стало от таких вещей оградить. В Черкизово жили евреи, это был еврейский район Москвы, но сказать, что Эрик очень уж страдал от антисемитизма было нельзя. Его собственная компания было перемешана: русские, еврейские, татарские мальчики проводили вместе всё свое время. Самым страшным обзыванием было «фашист», а вовсе не «еврей», хотя полностью забыть о том, что он еврей ему не давали. Мальчишки с дальних улиц иногда прибегали к ним на Знаменскую, они дрались с врагами «улица на улицу», иногда побеждали, а если силы были неравны, Эрик всегда знал, куда и как убежать, через дырки в заборах, мимо сараев и покосившихся уборных. Поблизости от их дома жили родственники и знакомые и в случае крайней необходимости можно было у них отсидеться. Родственников, а особенно родственниц с их навязчивыми расспросами, замечаниями и нравоучениями Эрик не любил, но возможность такого спасения из головы не выкидывал. Один мальчишка из дальних общежитий всегда к нему цеплялся, орал вслед «эй, жидок… ты куда так быстро, я ж тебя все равно поймаю… эй, жидярчик, подожди, давай поговорим…» Эрик знал этого парня по имени: Юрок, высокий, сильный, на пару лет постарше. Однажды зимой Эрик возвращался откуда-то, уже почти дошёл со своей калитки, и тут показался Юрок, он стоял на углу их Знаменской улицы, там, где начинался пологий, засыпанный снегом берег пруда.