Александра Маринина - Горький квест. Том 1 [litres]

– Ну как? – спросил актер часа через два. – Дальше сам будешь читать? Въехал?

– А вы устали?

– Да я-то что, у меня глотка луженая, могу читать хоть до ночи.

– Я бы еще послушал, если можно. Вы так классно читаете! Если честно, никогда не понимал, почему некоторые люди любят слушать аудиокниги. Мне всегда казалось, что лучше глазами и в тишине…

– Теперь понял?

– Теперь понял.

– Тогда перерыв на десять минут, можно оправиться и покурить.

– Я потерплю.

– Ну а я вообще не курю, – рассмеялся Гримо. – Это выражение такое. Не слыхал никогда?

– Нет, – признался Сергей. – Вам еще кофе сварить?

– Свари.

Актер походил по квартире, помахал руками, зашел в ванную, сполоснул лицо прохладной водой.

– Ты почему не записываешь ничего? – вдруг строго спросил он. – На память надеешься? Вот завтра утром тебя спросят, а тебе и сказать нечего.

Ох, елки-палки! Он совсем забыл, что нужно будет отчитаться о «зацепившем». Правда, до настоящего момента зацепили его только слова о жизни без ответственности, но ведь и их нужно процитировать. Сергей схватил блокнот, взял лежащую на столе книгу, начал листать с самого начала, чтобы найти нужное место. Выписывать цитату целиком было лень, он давно уже отвык делать записи, все, что можно, вносил либо в компьютер, либо в телефон или айпад. Но вроде бы этот главный, американец, сказал, что можно делать пометки на полях. Найдя цитату, Сергей отчеркнул ее карандашом, а в блокнот вписал только номер страницы. Вот так будет отлично: всё быстро найдется.

Неутомимый Гримо читал до самого вечера, делая десятиминутные перерывы каждые полтора-два часа. Сергей варил ему и себе кофе и два раза во время перерывов бегал в буфет к Надежде Павловне за бутербродами и булочками с вареньем.

– Может, вам ужин принести? – предложил он вечером. – Давайте я попрошу Надежду Павловну, она даст навынос. А посуду я ей потом верну.

– Не даст, – отрезал актер. – Не положено. Навынос можно только то, что из буфета. А столовское едят строго по месту подачи. Если не хочешь прерываться – сходи в магазин, возьми десяток яиц и колбаски кусочек, сало у нас еще осталось, так что можем хорошую яишенку забабахать. Сумеешь?

– Сумею, конечно, но куда нам десять яиц? В нас разве влезет столько?

– А никого не волнует, что там и сколько в кого влезет, яйца продаются только десятками и никак иначе.

Сергей представил себе очередную сцену с продавщицей и поежился. Но идти в столовую и видеть других участников, а возможно, и разговаривать с ними отчего-то хотелось еще меньше. «Боюсь я их, что ли? Да вроде нет, с чего мне бояться… Почему они все так неприятны мне? Потому что конкуренты? Наверное. Я не боец. Я не умею выдерживать конкуренцию, я ее избегаю. Неужели я трус? Или слабак? Надо же, как странно: никогда прежде я об этом не задумывался. Нужно было вляпаться во всю эту дикую историю с прочтением Горького и с погружением в семидесятые годы, чтобы начать думать об этом. Чудеса!»

Он спустился к Надежде Павловне, предусмотрительно взяв пакет, внутренне подобравшись и выставив вокруг себя частокол из иголок. На этот раз продавщицу изображала та самая Ирочка, которая «от тридцати пяти до пятидесяти». Она не кричала и не хамила, «ее» продавщица вообще не произнесла ни слова, обслуживала молча, но при этом обливала покупателя таким холодным презрением, что уж лучше бы орала, как та, в овощном. Яйца в пакет она складывала с таким остервенением, что Сергей только диву давался: как хрупкая скорлупа выдерживает? Кусок колбасы, отрезанный от вынутого из холодильника батона, она не положила на весы, а швырнула, при этом стрелка весов заметалась, как бешеная, а продавщица, не дожидаясь, пока стрелка остановится, молча завернула колбасу в грубую серую бумагу и карандашом нацарапала на краешке цену. После чего уже завернутую колбасу швырнула на прилавок. И все это в гробовом молчании и с выражением неистребимой ненависти ко всему человечеству.

Однако второй магазинный опыт прошел для Сергея намного легче. Он-то, спускаясь по лестнице, боялся, что будет так же ужасно, как в первый раз, но сейчас он отнесся ко всему происходящему почти равнодушно. «Человек ко всему привыкает, – думал он, – вопрос только в том, насколько быстро. Я пережил разочарование в близких, потерю работы, жизнь грузчика, я привык и смирился. И к обычаям советского времени привыкну. Если, как говорит Гримо, все люди так жили, то почему я не смогу?»