Карел Мисарж - Окраина

После обеда за лопаты берутся все, и работа спорится. Трудятся до сумерек. Весть о том, что они приступили к строительству, очень быстро разнеслась по Уезду. Как будто тихий скрип лопат о землю звучал набатом.

Когда смертельно уставшее семейство возвращалось в сумерках домой, оно вдруг обнаружило новых соседей. До сих пор соседями считались: по жилью — обитатели Жидова двора, по классу — жители Новых домов и Казармы. А теперь появились соседи по участку — справа и слева. Новые соседи справа живут пока в хибаре, каких поискать. Хибара стоит в тесном, черном, мокром проулке между высокими стенами хлевов, до недавних пор принадлежавших двум «пятидесятигектаровым» помещикам. Хибара, зажатая свинарниками, выглядит довольно романтично. Примерно как конура для породистого пса, высоко ценимого хозяином. Но в ней — что поделаешь! — ютятся шесть человек. А соседи по участку слева лишь недавно въехали в одну из четырех квартир в перестроенной усадьбе выселенного богача. Им там нехорошо. И теперь оба соседа, словно оправдываясь, наперебой обращаются к Франтишку, к его родителям, к его тетке:

— Мы думали, сгорим со стыда, когда сын привел показать свою невесту!

Это говорят обитатели хибары. Отец Франтишка, чей лексикон никогда не изобиловал остроумными оборотами, заметил только:

— Раньше такое и в голову бы не пришло. Ну и время нынче, то-то времечко!

А у тех, кого вселили в помещичий дом, свои беды.

— Не могу я там спать, как подумаю, что у них тут дети рождались, что они тут любились и умирали… Нервов моих не хватает!

Тут не выдерживает французская тетка:

— О чем вы толкуете, пани, какие нервы? Нервы были у дамочки, у которой я служила до отъезда во Францию, — это когда ее благоверный к другой ушел. Куда ж это нас социализм-то заведет, коли у каждой свинарки нервы окажутся?

Соседка виновато улыбается:

— Легко вам говорить! Не вы там живете-то…

На каменистой дороге, соединяющей эти три участка, собралась кучка людей, которые держат себя так, словно они — переселенцы давних времен, случайно сошедшиеся в столице Нового Света по ту сторону Большой Лужи и предающиеся воспоминаниям о далекой отчизне. Эти люди все убеждают друг друга в том, что сделали правильный шаг, и радуются как дети: ведь не одни они покинули свою сырую, темную нору и двинулись навстречу новой жизни, которая, подобно рождественскому «розану», должна расцвести посреди грязи, битого камня, репьев и терний. Радости их не суждено было длиться долго. Всего несколько дней.

Потому что несколько дней спустя по дороге от Уезда к станции прикатили бульдозер и два экскаватора. Они подъехали к одинокой, заброшенной сторожке среди полей, напротив которой торчит огромный обшарпанный щит с огромной обшарпанной надписью «Кинотеатр». Так и есть! Все владельцы мелких участков это знали. Все видели бесчисленные колышки, обозначавшие места, где встанут новые дома, которые по проекту строителя, обитающего в вилле «Йиржинка», построит госхоз для своих работников. Правда, слушая подобные разговоры, люди недоверчиво отмахивались: «Знаем, знаем. Кто это и когда сделал хоть что-нибудь для рабочего человека? Вбили для отвода глаз колышки в землю, тем все и кончится!»

Если б хоть это место не было так близко от участков индивидуальных застройщиков! Если б ходить им на свои участки другой дорогой! Полдеревни обошли бы стороной, через Белую гору ходили бы, мимо «Польдовки», мимо завода имени Носека! А то, как взвоют экскаваторы, сейчас же вокруг них собирается толпа, прямо пчелы в улье! У скотниц, у конюхов, у бывших батраков, а ныне пенсионеров, у детишек есть досуг глазеть и восхищаться — то молча, то вслух — отличной работой мощных машин.

День за днем ходит Франтишек со своей лопатой мимо этой веселой ярмарки. Вечер за вечером являются родители помогать ему. Восторги по поводу первых квадратных метров земли, освобожденной от дерна, постепенно сникают; а так как зевакам скучно долго стоять на одном месте, то они шляются и по участкам индивидуальных застройщиков, смотрят через проволочную сетку оград, как надрывается Франтишек. К счастью, долгие годы его учебы в Праге, а особенно последние месяцы, что он живет у Моравцев, сделали свое дело: этот дочерна загорелый полуголый молодец в желтых, перемазанных в земле вельветовых брюках никому здесь не близок, и его единоборство с землей, которую он все больше и больше обнажает, далеко отбрасывая лопатой куски дерна, не вызывает ни смеха, ни презрения к тщетности ручного труда в сравнении с машинами, работающими по соседству. Тем больнее задевают зрители отца и мать Франтишка.