Карел Мисарж - Окраина

— Ну, знаете, это уж чересчур, — леденящим тоном сказала Франтишку учительница. — О вашем поведении я поставлю в известность директора школы.

Не скоро, очень не скоро опомнился вагон от испуга. И тогда все начали уверять Франтишка, что за такое исключают.

По возвращении из экскурсии Франтишку остается, таким образом, только замирать душой и постепенно привыкать к мысли, что не суждено ему осуществить идеалы славных предков, не натянет он на худые свои ноги начищенные сапоги, а шляпа с пером, равно как тропический шлем и баррель навеки останутся только мечтой. И не будет он единственной надеждой неудавшейся жизни пана Заградничка, ибо, брошенный на чашу весов, окажется наверху. Когда в класс вошел директор, все обернулись и стали смотреть на Франтишка.

— Коммунисты объявили одночасовую генеральную забастовку, — сухо произнес с кафедры «мотылек», директор и «шериф» в одном лице. — Я, конечно, ни на кого давления не оказываю, но жду, что вы примете решение, достойное учеников гимназии, носящей такое имя.

На перемене главное слово принадлежало идеологу. Этот маленький кудрявый мальчик внес предложение — не бастовать. Посланный гонец привел классную руководительницу. Большая игра с малыми детьми близилась к концу.

— Ваше решение похвально, — с некоторой нерешительностью вывинчивает из себя слова «современная» учительница. — Затруднения лишь в том, что с одиннадцати до двенадцати у вас урок биологии, а пан учитель Малы принял другое решение. Все же, думаю, мы найдем выход.

Она удаляется, но тут же — переменка еще не кончилась — возвращается, подталкивая впереди себя законоучителя.

— Я прочитаю вам лекцию о достоверности Евангелия, — говорит господин в черном. — Материал интересный, и я уверен, вы прослушаете лекцию со вниманием.

Классная руководительница глянула на Франтишка:

— А вы, я полагаю, будете бастовать…

Большая кошка играет с маленькой мышью.

Это последний шанс для Франтишка спасти то, что еще можно спасти. Он чувствует на себе взгляды всего класса — в который раз! — нагибается достать портфель, укладывает в него книги и выходит. Он не знает, выиграл он или проиграл, и не знает, что никто никогда больше не станет возвращаться к тому эпизоду в поезде.

Не желая осложнять свое и без того достаточно сложное положение отсутствием без уважительной причины, Франтишек решил добыть оправдательный документ, ибо недалек день, когда дома будут резать свинью. Франтишек предполагал — и, как мы увидим в дальнейшем, совершенно справедливо, — что доктор Фрёлих пойдет ему навстречу. Предположение его основывалось на том, что, во-первых, доктор в таких делах дока, а во-вторых, что он не забыл деликатной услуги, которую недавно оказал ему Франтишек. Первое предположение — как раз наименее оправданное — сбылось на все сто процентов, но расчет на благодарность доктора за самоотверженность и скромность Франтишка оказался неверным.

Если доктор Студничка был патриот, «сокол» и приверженец Масарика, то его коллега доктор Эмиль Фрёлих был циник. Разница между ними сказывалась даже в том, как их величали пациенты. Доктор Фрёлих имел свою резиденцию в деревне Гостоуни, и никто никогда не называл его иначе как Гостоунец. Доктор же Студничка жил и принимал больных в Птицах и всегда оставался только доктором Студничкой. Обе деревни находились примерно на равном расстоянии от Уезда: Птицы — в направлении к Праге, точнее, к Белой горе, Гостоунь — в сторону Кладно. Любопытно, до чего такое незначительное обстоятельство, как названное географическое положение, определяет общественное мнение. Над Гостоунью еженощно разливалось мутно-багровое зарево доменных печей комбината «Польди»; по этой причине доктора Фрёлиха считали врачом похуже, и обращались к нему лишь те пациенты из Уезда, которые в жизни не осмелились бы потревожить доктора Студничку. Деревня Птицы, по сокольской терминологии, относилась к «Побелогорской жупе», а так как белые массивные строения Птиц были украшены одни — статуями святых, причем особой популярностью пользовался святой Вацлав, другие — скульптурными изображениями Козины {20}или братьев Веверковых {21}, а то и бюстами знаменитых земляков, старост, основателей часовен, меценатов, то отблеск их былой славы падал и на доктора Студничку, который считался врачом получше. Из Уезда в Птицы ездили в колясках, на худой конец в плетеных бричках; в Гостоунь добирались пешком, в лучшем случае на велосипеде. Ни та ни другая из названных деревень не отличалась благочестием, но когда в Уезде умирал кто-либо из пациентов доктора Фрёлиха, то во главе похоронной процессии ковылял с большим деревянным крестом старенький фратер Северин в рваном и грязном одеянии «меньших братьев», ordo fratres minores, а за гробом шагал аскетического вида патер Бартоломей из соседнего францисканского монастыря, причем его ряса была, правда, целой, однако в смысле чистоты ничуть не уступала одежде старенького фратера Северина. На похоронах же пациентов доктора Студнички сиял неземным спокойствием и величием декан Поспишил, сопровождаемый целой свитой министрантов.