Халед Хоссейни - Тысяча сияющих солнц [litres]

Смеркается, сгущаются тени. В неверном свете лицо у Мариам такое старое. Но ни тревоги, ни страха в нем нет, оно спокойно и сосредоточенно. Мариам так ушла в себя, что не замечает, как ей на подбородок садится муха.

– Сядь, Лейла-джо, – наконец говорит она. Лейла послушно садится.

– Нам надо вытащить его во двор. Не годится, чтобы Залмай видел тело.

Мариам вынимает у Рашида из кармана ключ от спальни. Они заворачивают мертвеца в покрывало. Лейла держит труп за ноги, Мариам подхватывает под мышки. Но им его не поднять – слишком тяжел. Приходится волочить волоком. Нога покойного цепляется за порог входной двери и выворачивается на сторону. Еще одна попытка. Наверху что-то с шумом обрушивается на пол. Ноги под Лейлой подгибаются, она выпускает тело из рук и оседает на землю, захлебываясь рыданиями.

– Возьми себя в руки, – строго говорит Мариам. – Сделанного не воротишь.

Через некоторое время Лейла поднимается. Вытирает лицо. Вдвоем они вытягивают труп во двор, доволакивают до сарая и укладывают рядом с верстаком, на котором лежат гвозди, молоток, пила и круглая деревяшка. Рашид все собирался вырезать из нее какую-нибудь игрушку Залмаю. Да так и не собрался.

Они возвращаются в дом. Мариам моет руки, приглаживает волосы, вздыхает.

– А теперь займемся твоими ранами, Лейла-джо.

– Дай мне время подумать, – просит Мариам. – Мне надо собраться с мыслями и разработать план. Должен быть выход, и я найду его.

– Надо бежать. Нам нельзя здесь оставаться, – произносит Лейла надтреснутым голосом. Ей вдруг вспоминается звук, с каким лопата вошла в голову Рашиду, – оказывается, она его слышала, – и к горлу подступает тошнота.

Мариам терпеливо ждет, когда Лейле полегчает, кладет ее голову себе на колени, гладит по волосам.

– Мы уедем, милая. Всей компанией – я, ты, дети и Тарик. Мы уедем из этого дома, из этого жестокого города, из этой страны. Далеко-далеко, где нас никому не найти. Для нас начнется новая жизнь. Мы купим домик где-нибудь на окраине, в тени деревьев, в месте, о котором и не слыхали никогда. Дороги там узкие и незамощенные и до лугов рукой подать. Дети будут играть в высокой траве и купаться в чистом голубом озере, где водится форель и растет камыш. У нас будут свои овцы и куры, мы с тобой будем печь хлеб и учить детей читать. И все наши грехи останутся в прошлом, и никто нам будет не нужен, и жизнь у нас будет спокойная и счастливая. Мы ее заслужили.

– Конечно, – мечтательно бормочет Лейла, закрывая глаза.

Ласковый голос Мариам обволакивает и убаюкивает ее. К утру Мариам все придумает и устроит – она не бросает слов на ветер. У нее уже зреет план – вон она какая сосредоточенная, не то что Лейла, у которой все мысли разбежались в разные стороны, не собрать. У них все получится.

Ведь правда?

Мариам тормошит Лейлу:

– Сходи к сыну. Как он там?

Потемки. Залмай свернулся на отцовской стороне тюфяка. Лейла ложится рядом и накрывает сына одеялом.

– Ты спишь?

– Нет. Как мне спать, если мы с Бабойджаном не помолились. Страшный Бабалу возьмет да и придет.

– Давай ты сегодня помолишься со мной. – Ты не умеешь.

Она сжимает ему ручку. Целует в шею. – Я попробую.

– А где Баба-джан?

– Папа ушел. – Горло у Лейлы сжимается.

Вот она, первая страшная ложь. И лгать придется снова и снова. Без счета. Ей вспомнилось, с какой нетерпеливой радостью встречал Залмай отца, когда тот возвращался с работы, как Рашид подхватывал сына на руки и кружил в воздухе и как потом Залмай хихикал, пошатываясь, точно пьяный. Ей вспомнились их шумные игры, их веселый смех, их напускная таинственность.

Сердце стиснуло от жалости.

– А куда он ушел?

– Не знаю, милый мой.

– А он скоро придет? Он подарит мне что-нибудь, когда вернется?

Лейла произносит слова молитвы. Двадцать один раз Бисмилла-и-рахман-и-рахим – семь пальцев, по три косточки на каждом. Залмай дует себе на ладошки, прижимает их тыльной стороной ко лбу, машет руками, будто отгоняет кого. Шепчет: уходи, Бабалу, не приставай к Залмаю, он не хочет тебя знать, уходи, Бабалу. В завершение ритуала оба троекратно возглашают Аллах Акбар .

Значительно позже, уже глухой ночью, задремавшую Лейлу будит тоненький голосок:

– Баба-джан ушел из-за меня? Из-за того, что я рассказал про тебя и про того дядю?

Лейла в ужасе прижимает сына к себе, желая сказать: «Нет, ты тут ни при чем, Залмай. Твоей вины тут нет».

Но мальчик уже спит, посапывая.