Халед Хоссейни - Тысяча сияющих солнц [litres]

Пока Рашид не сказал, что пора идти, Лейла с каменным лицом молча сидела на полу в углу гостиной. Ей не хватало воздуха – хоть она и старалась дышать полной грудью.

Они направлялись в Карте-Се. Рашид нес Залмая, Азиза держала за руку Мариам и старалась поспевать за отцом. Дул сильный ветер. Личико у Азизы с каждым шагом мрачнело – похоже, она начинала понимать, что ее обманывают. Лейла была просто не в силах поведать ей правду. Азизе было сказано, что ее отдают в особенную школу, откуда детей не забирают домой, где они не только учатся, но также едят и спят. Уже который день Азиза задавала матери одни и те же вопросы. Ученики спят по разным комнатам или в одной большой? Будет ли ей с кем дружить? А учителя там добрые и хорошие?

Один вопрос повторялся чаще других. А сколько я пробуду в этой школе?

Они остановились за два дома от приземистого, похожего на казарму здания.

– Мы с Залмаем подождем вас здесь, – сказал Рашид. – И вот еще что, пока не забыл…

Он выудил из кармана пластинку жевательной резинки и протянул Азизе, напустив на себя вид великодушного добряка, который не может расстаться с дочкой, не подарив что-нибудь ценное на память.

– Большое спасибо, – вежливо пробормотала Азиза.

Сердце у Лейлы сжалось, на глаза навернулись слезы.

Какая маленькая, а сколько в ней такта, какое у нее незлобивое сердце! Подумать только, сегодня вечером она не заснет у матери на плече, ее ровное дыхание не согреет Лейле душу! Да разве это возможно?

Залмай завертелся у отца на руках, закричал вслед сестре: «Зиза! Зиза!» – и стал вырываться из объятий Рашида. Хорошо, его отвлек шарманщик с мартышкой на другой стороне улицы.

Так что дальше они шагали втроем, Мариам, Лейла и Азиза. Стены приюта были в следах от пуль, крыша просела, некоторые окна забиты досками, за ветхой калиткой скрипят качели.

У калитки-то они и остановились, и Лейла еще раз проэкзаменовала Азизу, как следует отвечать на вопросы.

– Если тебя спросят про папу, что ты скажешь?

– Его моджахеды убили, – ответила дочка, как учили.

– Правильно. Ты все поняла?

– Это такая особенная школа. – Теперь, когда оказалось, что особенная школа существует на самом деле – вот она, – на Азизу было жалко смотреть. Губы так и прыгали, но девочка изо всех сил сдерживала слезы. – Если я скажу правду, – выговорила она тонким, дрожащим голоском, – меня не примут. Хочу домой.

– Я буду часто навещать тебя, – выдавила Лейла. – Обещаю.

– И я, – поддержала ее Мариам. – Мы будем проведывать тебя, Азиза-джо, будем вместе играть, как всегда играли. Папа найдет работу, и мы тебя заберем.

– Тут кормят, – чуть не плакала Лейла, радуясь, что под буркой не видно лица. – Тебе тут не будет голодно. У них есть рис, хлеб и вода и, может быть, даже фрукты.

– Но ты будешь далеко. И Хала Мариам тоже.

– Я буду приходить к тебе, – повторила Лейла. – Каждый день. Посмотри на меня. Я твоя мать. Я буду приходить к тебе, чего бы это ни стоило.

Директор приюта, плешивый сутулый человек с добрым лицом, носил тюбетейку и глядел на мир через очки с треснувшим стеклышком. Звали его Заман.

По дороге в кабинет он спросил у женщин, как их зовут, как имя дочки, сколько ей лет. В коридоре было темно, грязные босоногие дети расступались перед ними. Головы у большинства были бритые. Свитера с обтерханными рукавами, продранные на коленях штаны, заклеенные изолентой куртки, запах хозяйственного мыла и талька, мочи и испражнений…

Лейле стало страшно за Азизу.

А у той наконец полились слезы. Промелькнул за окном заросший сорняками двор: шаткие скрипучие качели, старые автомобильные покрышки, сдувшийся мяч под кривобокой баскетбольной корзиной без сетки. Они шли мимо комнат без мебели, с окнами, занавешенными пластиковыми полотнищами. Крошечный мальчишка вывернул из толпы, вцепился в Лейлу, попробовал забраться к ней на руки. Уборщик, вытиравший с пола лужу, отложил в сторону щетку и подхватил малыша.

С сиротами Заман был мягок и прост. Одного потреплет по плечу, погладит по голове, другому скажет ласковое словечко. Дети так и ластились к нему.

Директор провел посетителей в свой кабинет. Заваленный бумагами допотопный письменный стол и три складных стула – вот и вся обстановка.

– У вас гератский выговор, – сказал Заман Мариам. – Мой двоюродный брат когда-то жил в Герате.

Глубокая усталость чувствовалась в его скупых движениях, слабая улыбка не скрывала постоянной уязвленности и горечи.