Андрей Иванов - Обитатели потешного кладбища

– Ну, как?

– Красиво.

– В России тоже красиво… Я бы остался в России. Мне очень природа понравилась. Воздух морозный. Простые люди, замечательные. Только не дадут жить начальники. В России над каждым человеком есть начальник. Над ним другой. И так далее. Чувствуешь, что они есть, и их много.

– А тут разве не так?

– Во Франции? Нет. Здесь другие люди. Все друг за другом смотрят.

Мы посмеялись, помолчали. Снег падал на лобовое стекло. Бежала река.

– Хорошо, – сказал я. – Тихо.

– Да.

Приезжаю в Париж – а тут тепло, люди ходят расстегнутые, взбодренные, вдоль бордюров ручьи, в парках над землей дымка, в небе висят мягкие облака, и ноги подкашиваются, иду, улыбаюсь – дурак дураком!

Из статьи моей половину, если не больше, выбросили, она стала чем-то вроде гарнира к мясу: соглашение о взаимной репатриации советских и французских граждан, выдержки из переписки представителей французской и советской делегаций по делам репатриации, воспоминания генерала Пьера Келлера о том, как он отчаянно добивался аудиенции с главой советской делегации генералом Голиковым, о котором, по словам Келлера, отзывались, как о божестве (часто просто называли Он ), в газетах писали, что генералу Голикову вручали награды, Келлер получал им подписанные письма и отчеты – прихотливая закорючка, навьюченная на большую букву «Г», о нем говорили по радио, доходили слухи, будто генерал Голиков любит охотиться с русскими борзыми на зайцев и даже ходит на кабана, залпом выпивает стакан водки, после чего танцует вприсядку с медведями; несмотря на все эти убедительные свидетельства существования главы советской делегации, Пьер Келлер допускал, что Голиков был таким же мифом, как садовник Пютуа, и выдумали его для того, чтобы как можно медленней возвращать французских военнопленных, – все это, несомненно, намного интересней бесед с самими malgré-nous .

Ничего, говорил я себе, у меня все сохранилось. Тем же вечером подробно описал; не для газеты – для себя: их лица, взгляды, напряженное молчание, которое переполняло наши беседы, не давали мне уснуть.

Меня отправили в Нантер. Поездка оказалась бестолковой. Было много суеты и пустословия. Факультет – чудовищен. Народу – тьма. Жужжат как улей. За два дня две пленки извел, взял интервью у тринадцати человек: троцкисты, маоисты, анархисты всех мастей, только что возникшее Движение 22 марта [2] Le Mouvement du 22 Mars – Движение 22 марта: спонтанно возникшее 22 марта 1968 года студенческое движение. , поэты, актеры, писатели, философы, безумцы – все хотели со мной говорить, стоило только сказать je suis journaliste russe [3] Я – русский журналист (фр.). , и от меня не отходили, смотрели мне в рот, осыпали словами. Это был настоящий базар! Многое упускал. Насобирал листовок. На обратном пути чуть-чуть подвезло: ехал в одном вагоне с младшим преподавательским составом – ассистентами, копировальщиками, секретарями, профсоюзными деятелями – и пестрой ватагой студентов; преподаватели с ними говорили на равных, не «либеральничали» и не дискутировали, а вместе обсуждали общую ситуацию – и пили вино! К сожалению, моего знания французского не хватило, чтобы как следует подслушать, но самое главное я подглядел: единодушие студентов и преподавателей (из тех, кто ездит поездом и носит дешевые костюмы). Я понял: это была не только «студенческая забастовка». Вернувшись, всем громко объявил:

– Не думайте, что этим кончится. Вот увидите, рванет и у нас тоже.

– Да ну, бросьте, молодой человек, – возразил Вазин, – у нас это невозможно. Не сейте панику почем зря. Покричат и разойдутся. Париж будет стоять. Вот увидите. Тут совсем не такие люди. Это вам не бидонвиль.

– Вы не представляете запала…

– Да все я представляю. Не надо грандировать единичный случай.

– Да я вовсе не…

– О да! Еще как! – Вазин решил придавить меня перед всеми. – Я вас понимаю, мон жён ами. Вам хочется события. Наскучило писать о всякой ерунде: о malgré-nous … об эмигранте-мемуаристе, который застрял в лифте и умер… о стертых с карты города детских домах и еврейских приютах… Хочется чего-то громкого. Да, да, вижу. Сам таким был. Но беда в том, что события случаются редко. Жизнь по большей части состоит из будней. Шедевры не пишутся каждый год. В театрах чаще всего тривиальность. О синема я молчу. Что остается? Терпеть. Не пытайтесь бежать впереди события, которого нет и наверняка не будет.

Хотелось ответить крепко, но лучше не ругаться. Кто я такой? Беглец сомнительного происхождения, без опыта, без родственников и друзей, за плечами у меня только советский институт дураков, да и тот дипломов не выдает.