Виталий Науменко - Бедность, или Две девушки из богемы

на Женю, и так долго на нее смотрел, что сюда же подсел и Сережа, таки насильно оторванный Семеном от Гали.

Вдруг пьяное прозрение преобразило и озарило круглое и бо-

родатое Морошкинское лицо. Он обращался к Жене.

71

— Да ты же меня любишь! — воскликнул он, резко отшаты-

ваясь и закрываясь руками. И продолжил, уже каким-то странным

шепотом заговорщика:

— Девочка, я не могу быть с тобой. У меня уже есть одна

любовь на всю жизнь. Роскошное тело — лежишь на такой

женщине и отдыхаешь! Вообще-то она из Испании, провинция

Эстремадура. Эх, приехать бы к ней туда! Представь, приду: небрежный звонок в дверь. Она открывает: кто это?! Не узнала.

Зато потом всё прыгает и прыгает от радости! А я всё молчу, выжидаю. Я не обязан. Ведь что тут главное — эффект неожи-

данности… Представь, если еще воображение осталось, она

падает в обморок. Я перешагиваю через нее и — сразу к бару.

Развожу коктейль «Сладкая Сью». Беру по чуть-чуть ликеров

«Калуа», «Лимончелло» и «Франжелика», сдабриваю от души

взбитыми сливками. Коньяк добавляю по вкусу. Как всегда, что

на дне бутылки осталось. А испанка быстро пришла в себя и

уже крадется ко мне, как кошка, обхватывает ногами и…

Морошкин повертел головой, отгоняя мучительный призрак.

— Я никогда не писал ее ню, я писал ее в образе мадонны, в

образе девственницы с единорогом или монахини. И после каждого

сеанса мы трахались — исступленно, так, как это делают живот-

ные. Сейчас нередко такие вещи показывает телевидение, хотя я не

одобряю такие передачи.

Морошкин тяжело задышал, изображая, как они трахались, и

вдруг засопел и нарочито громко перешел на перечисление экзотиче-

ских женских имен, которые знал, — все они были его любовницами; портреты этих фемин украшали лучшие галереи мира и только самые

целомудренные из них — частные собрания, хотя по-прежнему их

образ принадлежал ему одному.

— Вот ты, — обратился он к Жене, наблюдавшей за ним с не-

скрываемым интересом (что неудивительно — на художнике были

запачканные верхонки и что-то вроде тулупа с приколотой к нему

огромной красной звездой, а борода напоминала разворошенное и

даже заселенное гнездо), — ты станешь моей будущей моделью.

Не бойся, я не стесняюсь голых женщин, это им бывает сложно

привыкнуть ко мне.

72

ДЕНЬ ПОЭЗИИ

Сережа, справедливо посчитав это удобным случаем, чтобы

заставить замолчать шатавшегося в разные стороны и что-то бес-

прерывно бормотавшего, закатив глаза, Морошкина, с которым, в

ином случае, пришлось бы, того и гляди, подраться (вернее, один

раз ударить, а потом переть его на себе до мастерской — то еще

удовольствие), немедля вскочил и объявил звонко:

— Феликс Чуев. «Поэтессы». Галя, только, ради бога, отруби

эту бабу в магнитофоне! — обратился он к бару. — Эта женщина

словно стоит между нами.

— Бритни Спирс, что ли? — Галя послушно улыбнулась, и, водя

нежною рукой по девственно чистой стойке, выключила музыку.

Сережа начал.

Худющие, издерганные, злые,

Постигнув мир не сердцем, не умом,

— А чем? — перебил Семен. Вопрос его вызвал в баре нездо-

ровое оживление.

Они — не просто стих, они — стихия

На голой сцене, в платьице простом.

И отдаваясь славе на съеденье,

И отдаваясь аханью толпы,

Они летят в провал стихотворений…

Им отдохнуть, им подлечиться бы!

На этом месте Морошкин вдруг упал на колени перед Женей, по его лицу потекли слезы.

— Подлечиться! Подлечиться бы мне… Ударь меня со всей

силы! Я чудовище среди людей! Я знаю, что ты любишь меня, но

именно поэтому ты должна расправиться со мной.

— Да ну, ладно, — отвечала Женя, пытаясь усадить Мо-

рошкина на место. — Я и не такое видала. Вот если бы вы меня

73

хотели поиметь, то другое дело. Я терпеть не могу, когда при-

стают, а как дойдет до дела, ничего не могут…

— Я не обязан… — воскликнул Морошкин.

Ненашев как-то осекся и сел.

Я ТАЮ НАД НОЧНЫМИ ГОРОДАМИ

Женя закинула свою красивую голову назад, легонько посме-

ялась и снова закурила какую-то сигарету невозможной в природе

длины. Она уже давно освоилась в Доме Актера, приходила сюда

не впервые, не осталось и следа детской робости, а развязность ей

шла. Сережа злился.

Семен что-то записывал за актерами из театралки, чьи словес-

ные стычки приобретали всё более угрожающий характер. Мысль