Виталий Науменко - Бедность, или Две девушки из богемы

не ешь? Садись, поешь с нами». А он отвечал: «Я не умею». И что

ты думаешь: дожил до девяноста лет, а все, кто ели, умерли

молодыми.

— Странная история, — сказала Женя. — Кстати, давай спу-

стимся в нашу столовую на первом этаже и поедим.

Они быстро оделись. Одеяло и подушка остались на месте.

— Кому-нибудь пригодятся, — сказала Женя.

ПУТИ ВЕТРОВ

Они сели, подошла аккуратная молчаливая девочка — как

определил бы Блок, «несказанное». Сережа сделал заказ. Цены его

приятно удивили.

— Теперь всегда буду здесь заказывать.

— Ага, ты сначала прорвись к нам в общежитие, — сказала

Женя. — Вон, видишь Колю (Коля, ее бывший, с каким-то нечелове-

ческим аппетитом за соседним столом ел яичницу). Ты думаешь, он

40

добрый? Знаешь, какой он злой? Он тебя не убил только потому, что

не хотел мою психику травмировать. А встретит на улице и убьет.

— Ну, это еще неизвестно, —уклончиво ответил Сережа.

В то же время, он понял, что какое-то обстоятельство

именно здесь его тревожит, и стал потихоньку приглядываться

к публике.

Стоило ему усилить бдительность, как за стол плюхнулась за-

спанная Наташа — соседка Жени по комнате. В ее стоящих дыбом

волосах что-то запуталось: или бигуди, или расчески. Она глядела

на мир глазами, которые то многозначительно сходились, то раз-

бегались в разные стороны.

— А где вы были? — спросила она. — Вас всю ночь не было.

А я в душ пошла, смотрю, вся ночнушка мокрая. Значит, что-то

снилось. Пашка — точно. Он мне сказал: «Я все равно тебя изна-

силую». А может, не Пашка снился…

Сережа продолжал размышлять. И тут до него, наконец, до-

шло, что, кроме Коли, продолжающего с редкой прожорливостью

употреблять яичницу, они с ним были единственными мужчинами

во всем зале.

— Это какой-то гарем? — спросил он Женю. — Чей? Вашего

декана? Или заведующего общежитием? Или вы убиваете всех

пацанов и пьете их кровь?

— Сережа, смотри, — Женя стала объяснять ему суть вещей

как пятилетнему ребенку. — Это педагогический институт, поэтому

общежитие у нас женское. А Коля — он родственник чей-то, тут к

нему постепенно привыкли, да он и сам доволен. А такие, как ты, приходят и уходят.

— А наркоманы наверху?

— А что наркоманы? Им не до нас. Они через крышу лезут.

Подошла та же словно выточенная из слюдянского мрамора

коротенькая официантка и принесла Наташе кисель, которому она

обрадовалась так, что захлопала в ладоши.

— Допустим, — не унимался Сережа. — А что это был за блок-

нот, когда ты все время писала в кафе?

— Она, когда видит мужчину, всегда записывает схему мужского

и женского начал, — объяснила Наташа. — Вид релакса. Вот смотри: 41

И она нарисовала на салфетке:

xxxxxxxxxx

xxxxxxxxxx

xxxxxxxxxx

— это женское.

А

X X X X X X

X X X X X X

— это мужское.

— Кстати, — продолжала Наташа, — все мужчины делятся на

две равные категории. Вот тебе что в нас больше нравится: грудь

или попа?

— Ноги, — машинально ответил Сережа. И после никогда

внутренне не мог отказаться от этой доктрины.

РЕЧЬ КОСМОПОЛИТА

Поздно вечером Сережа погрузился в любимый красный трам-

вай, последний, судя по всему, — был час ночи, с удовольствием

предвкушая, как долго и запинаясь, водитель будет объявлять:

«Остановка Карла Либкнехта».

Трамвай был почти пуст. Но сидевший на соседнем сиденье

художник-сюрреалист Сюриков увидел Сережу и демонстративно

свесил голову, изображая пьяного изгоя, которого никто не любит.

Эти его выходки были в порядке вещей, поэтому им не удивлялись.

Напротив, все ему подыгрывали.

Сюриков выдавал себя за прямого потомка Сурикова, художе-

ственные принципы которого не принимал, поэтому в знак протеста

и переделал свою фамилию.

Дома у него было три книжки, которые он постоянно читал и

всем пересказывал. На выставки Сюриков летом приходил в ва-

ленках, а зимой — в тапочках на босу ногу. Тапочки были разного

цвета. В руках — трость самого Девяткина. . Рука что-то ищет в

воздухе, нога западает.

42

Вдруг Сюриков восстал из мертвых и протянул Сереже бутылку пива.

Сережа отхлебнул. Хотя ненавидел пиво, да еще и теплое. В это

время другой припозднившийся пассажир — с виду совершенно

ничем не примечательный, за исключением усов и блестящей лыси-

ны, — делал вид, что едет в трамвае совершенно противоположного