Фридрих Горенштейн - Том 2. Искупление

Бурильщик посмотрел на Федю и отошел. Федя и Ким поднялись в клетушке, пошли в выработку со стойками, обросшими грибком, с проржавевшими рельсами. Сильный ветер дул в спину, рябил лужи, покачивал фонари. Вдруг Ким остановился, узнал знакомое отверстие, лаз, вспомнил прутья, покрытые капельками смолы, полок с двумя досками: на одной сохранились остатки коры, вторая была с дырочкой от выпавшего сучка. И так захотелось ему спрятаться там, как в детстве он любил прятаться в шкаф.

— Чего остановился? — окликнул Федя.

Ким вздрогнул, двинулся дальше, все время оглядываясь и думая о дощатом полке. Они пришли в камеру подземного вентилятора, где по-прежнему пахло непросохшим бетоном и жареным салом, мелькали спицы маховика вентилятора и покачивались липучие ленты-мухоморы.

— Пахом, — спросил Федя машиниста, — ты этого парня узнаешь?

— Узнаю, — ответил машинист, — он с начальником за блоком тогда приходил…

— Ты помнишь, о чем начальник говорил? — спросил Федя Кима.

— Нет, — тихо ответил Ким, — я спал.

— Верно, — подтвердил машинист, — он спал…

— Ладно, — сказал Федя, — садись, пиши…

Федя достал из бокового кармана свернутую тетрадь, вырвал двойной лист в клеточку, положил на дощатый угловой столик, рядом положил самописку. Ким долго сидел, разглядывая пустой лист, прислушиваясь к шепоту Феди и машиниста, потом написал первую фразу, несколько раз прочитал ее, начал писать, не оглядываясь уж более, ничего не слыша. Он густо исписал оба листа, оставляя концами пальцев среди строчек грязные пятна-оттиски, и прикрыл глаза. Маховик уютно постукивал в теплой комнате, и возник сон, во время которого Ким одновременно бодрствовал, так как сильно болел рубец вдоль поясницы. Ким шел в родном городе, среди бульвара по крутой заснеженной улице, все убыстряя и убыстряя темп, потому что было очень скользко. Перед ним часто семенил человек, держа в руках громадную электрическую лампу, какие ввинчивают в прожектора. Человек балансировал этой лампой, как эквилибрист. Когда его клонило вправо, он судорожно выбрасывал в сторону левую руку с растопыренными пальцами, когда его клонило вперед, он для равновесия прогибался, выпячивая грудь. Наконец он как-то ловко изогнулся и стремительно упал, точно обманул собственное равновесие, собственный центр тяжести, и в падении этом ему удалось наконец разбить лампу о лед. Напряженное потное лицо его успокоилось, посветлело. Ким проснулся, очевидно, из-за рубца, который при виде острых осколков стекла заныл сильней. Федя стоял рядом и читал объяснительную.

— Ты ничего не напутал? — почему-то шепотом спросил Федя. — Ты подумал?

— Подумал, — тоже шепотом ответил Ким, — насчет ребят я не знаю… Я отдельно работал…

— Иди, — сказал Федя, — мы еще побеседуем… Иди, иди на участок…

Ким вышел. Ветер дул навстречу, потрескивала деревянная крепь.

— Слушай, — окликнул Федя, догнал, подошел вплотную, — ты сам откуда?

— Издали, — сказал Ким.

Они посмотрели в лицо друг другу.

— Ты учился там? — спросил Федя.

— Меня из университета выперли, — ответил Ким, чувствуя необходимость говорить много и словами заглушить растущее напряжение внутри, — во время собрания я вышел покаяться и вдруг произнес: «На каких помойках товарищ Тарасенко собирает эти сведения…» У меня была готова совсем другая фраза… Я даже не знаю, откуда эта взялась… Мы с другом готовили всю ночь мое выступление, репетировали… Думали, в худшем случае строгий выговор… И вдруг эта непредусмотренная фраза, она все погубила… После нее только идиот может каяться… Я уж дал себе волю, отговорился в последний раз… Лес рук поднялся: исключить… Тарасенко для проформы спросил: кто против? Две руки поднялись: друга моего и парня не очень уж мне близкого… Простой сельский парень… Причем они не сговаривались, сидели в разных концах зала… Тарасенко усмехнулся, но когда народ расходился, я видал, лица у многих были неуверенные…

— Интересная история, — после паузы сказал Федя, — мы как-нибудь еще с тобой поговорим… Ты знаешь, где я живу? Я тебе адрес дам, ты заходи… — Вдруг он схватил Кима за плечи, и Ким локтями оттолкнул его руки. — Ты чего? — спросил Федя.

— У меня рубец, — морщась ответил Ким, — рубашка к крови присохла…

— Слушай, парень, — сказал шепотом Федя, пристально, неподвижно глядя Киму в лицо, и от напряженного сосредоточения этого мешки под Федиными глазами подергивало, — слушай, я, может, объяснительную твою «хозяину» не отдам… Я поеду с ней… В трест бесполезно, там у него опора… Я в горком поеду… Или дальше, не знаю еще…