Юрий Додолев - Просто жизнь - Повести и рассказы

Маруся наклоняется к жениху и что-то шепчет ему на ухо.

Пьяно икнув, старший сержант командует:

— Вынай аккордеон, батя! Пущай поиграет человек, ежели хотит.

Архип Фомич кидает на сноху недобрый взгляд и, кряхтя, снимает с шифоньера аккордеон:

— Осторожней! Вам, чертям, чужое добро испоганить — плюнуть раз.

Горит-сверкает перламутром аккордеон. Глядите, люди, какой трофей привез с войны старший сержант Коровкин Василь Архипыч!

Федька пробегает пальцами по клавишам:

— Хорош!

Расплывается в улыбке Коровкин-старший, а в глазах испуг: не покорежили бы, не поломали бы.

— «Барыню»!

Каку таку «барыню»? Пущай невеста споет: учитель все уши прожужжал — голос у нее.

— Просим!

— Просим!

Маруся взглядывает на меня, словно спрашивает: «Помните, как я пела в госпитале?» Я подтверждаю кивком — помню.

— А ну, ти-ха! — горланит старший сержант. — Моя жена петь будет.

Плывет по избе, вылетая в распахнутые окна, песня — хорошая, задушевная песня, про любовь, про разлуку, про женскую долю. Голос Маруси — густое контральто: хоть сейчас в Большой театр.

Чудится мне, как и тогда в госпитале, что поет Маруся для меня. Только для меня. Пропоет куплет и кинет взгляд туда, где я сижу. Может, утешает? Не нуждаюсь! Я и так проживу — без утешений. А может, все это только кажется мне?

Плывет по избе песня. Слушает Марусю, подперев рукой щеку, жених; слушает, блаженно улыбаясь, Петр Тимофеевич; слушает Архип Фомич, поглаживая пушистую, похожую на веник бороду; слушают бабы хмельные, девки заневестившиеся. Замуж хочется девкам, а женихов нет. С войны покуда только Коровкин возвернулся. А длинный тот нежданно-негаданно, на свадьбе очутившийся, не в счет: он по обличью чужой, у него, поди, в городе невеста есть.

Шепчутся по углам бабы. Как у Христа за пазухой будет жить теперь Маруська. Много добра разного поднакопил за войну Архип Фомич, мужик оборотистый, хитрющий. Умен. Каждый месяц на базар ездил — овощи продавал. А когда на танк собирали, три тыщи всего дал. «Нету больше», — сказал. Соврал, хрен старый. В сундук, медью окованный, спрятал денежки. А сейчас расщедрился. Да и как не расщедришься, когда сын женится. А убытки покроются. Вон сколько добра привез с войны Василь Архипыч. Хоть бы одним глазом глянуть в те чемоданы. Но куда там! Припрятал Архип Фомич добро — не найдешь.

Шепчутся по углам бабы, расточают льстивые улыбки. А я ем. Живот как барабан стал, а я ем — дармовщина!

Бегают по клавишам Федькины пальцы. Бьют пол сапогами, смазанными дегтем, девки и бабы. Давненько не гуляли так — с весны сорок первого.

Старший сержант губы развесил — рассказывает про свои фронтовые дела:

— Я фрицев этих уложил — не сосчитать.

Цветет Архип Фомич:

— Вона какой сын у меня — герой!

— Мог бы и Героя схватить — промашка вышла.

— Кака така промашка?

— Да так…

— Э-эх! огорченно крякает Архип Фомич и думает: «Кабы пришел Васятка с геройским званием, понаделали бы мы делов. Герою все можно. Их не густо, Героев-то. Ну да что там! Хорошо, что непокалеченным вернулся. И грудь, между прочим, не пустая. Вона сколько у него орденов и медалей. Не то что у того длинного, на дармовщину охочего».

А я все ем. Вкусная штука, черт побери, мясо с малосольными огурцами! Вот только хлеба маловато. Всего по двести граммов зерна пока еще выдают в этом колхозе на трудодень. Теперь побольше будет.

— Пей! — льется, расплескиваясь, мутноватый самогон.

— После-дний но-нешний де-не-чек гу-ля-ю с ва-ми я, друзь-я… — выкрикивает Коровкин-младший. — Прощевай, моя жизнь, холостая, вольная!

— Не женился бы, коли воли жалко, — усмехается высокая деваха с глазищами как небо, с пышной косой, небрежно брошенной на грудь.

Смотрю на нее: «Красавица!»

Деваха переводит взгляд на меня и глядит так, что глаза мои сами в стол упираются.

Другие девки тоже на меня смотрят, словно прикидывают что-то. А что прикидывать-то? Я человек городской, к плугу-косе не приспособленный. Мне Зойку надо — одну ее! Я бы всех этих девах, вместе с Марусей в придачу, за Зойку бы отдал. Я бы ей все простил. Но Зойка сейчас, наверное, с мужем целуется.

— Чего зажмурился, браток? Пей! Веселися! — Крутит старший сержант корявыми пальцами колесики трофейного приемника. Хрип. Треск. Зеленым немигающим глазом смотрит приемник на нашу русскую свадьбу, где и выпить умеют, и поесть — было бы что.

— Ти-ха!

Прорывается сквозь треск голос Левитана. Указ читает. Еще одна демобилизация. Вот и мой черед.