Александр Семёнов - Редкие девушки Крыма

Мы сошлись на том, что надо сочинять своё, оригинальное, а пока его нет – учиться на нейтральной лирике.

подыгрывая себе на «Ямахе», запела Марина, и выходило у неё куда лучше, чем только что у меня. Она тоже смутилась, когда на припеве вступил с басом Василий Васильевич, но взяла себя в руки и со второй попытки добралась до конца.

– Молодец, неплохо, – похвалил Василий. – Теперь я с «Жёлтым ангелом», и ты, Таня, подключайся, а то сейчас уснёшь. Помнишь, как играть?

Таня с готовностью пробарабанила несколько тактов.

– Поехали вступление! – скомандовал Василий.

Но едва они зазвучали вместе, как тут же всё разладилось.

– Стоп, Таня. И вы все, ребята. Вы думаете, мы тут играем? Нет, мы все друг друга слушаем! Понимаете? Я не играю, я слушаю тебя, Таня, и ты не играешь, а слушаешь меня. И вы тоже слушаете друг друга и нас, а мы – вас. Тогда будет хорошо. Давай ещё раз.

И вновь получилось что-то невразумительное.

– Нет, – сказал Василий, – ты уж не вся превращайся в одно большое ухо. Руки и ноги оставь, чтобы слушать меня, а играть всё-таки своё, понимаешь?

– Так точно, – ответила Таня.

– Мы с тобой фундамент всей конструкции, без нас развалится. Дубль третий, вперёд!

Теперь у них стало получаться, это уловил даже я. Очень узнаваемое, настоящее танго. Василий Васильевич, большой любитель Вертинского, сам в эти минуты напоминал его – не в гриме Пьеро, вообще не на сцене, а фотографию времён санитарного поезда, с медицинским крестом на рукаве. Голос был пониже и без картавинки. И, что меня совершенно изумило, он мог петь под бас-гитару. Она ведь играет не такую музыку, под которую поют, какую-то совсем другую… Однако он мог. Дождавшись приглашающего кивка, я заиграл свою партию и, кажется, ничего не испортил, а следом и Марина.

– Есть контакт! – сказал Василий в крохотной паузе между фразами и продолжал:

– Все поняли, как должно быть? – спросил он, допев.

Мы закивали.

– Предлагаю на этом закончить, чтобы сохранить ощущение, и завтра увидеться вновь. Всё будет хорошо, не переживайте, я так же начинал в восьмом классе.

Мы вышли на свет, вздыхая и расправляя плечи. Кажется, не только я, но и девушки оставили в подвале больше сил, чем за целый день на винограднике. Хорошее ощущение у меня сохранилось, но была в нём какая-то чёрная дыра, куда постепенно проваливалось всё. На полпути к ранчо вспомнил: ведь сам-то со своим номером облажался как никогда до сих пор! Войдя в дом, взял гитару Игоря Маринченко и, держа её на коленях, стал без звука обозначать аккорды. Петь не хотелось вовсе, я не мог забыть этот летающий стол.

– Да всё нормально, не переживай, – сказала Марина.

– Почему у меня ни хрена не вышло? У вас вышло, у меня нет.

– У тебя машина другой мощности, – ответила она, тронув своё горло. – Труднее совладать.

– Я что-то совсем не верю в эти истории. Жили ребята, решили по приколу побренчать, вдруг стали популярны, заработали сто миллионов, за тридцать лет не выучили нот…

– На первом этаже есть комната, – подхватила Таня, – в ней сидят разочарованные балбесы, которые думали, что они «Битлз»…

Тут мы рассмеялись, а следом Марина и все, кто ещё подошёл.

На следующую репетицию я собирался с твёрдым намерением отказаться от участия в ансамбле, если и теперь ничего не получится. А в том, что не получится, был почти уверен и весь как-то внутренне закаменел, чтобы прежде времени не издёргать себя мрачными мыслями. В подвал подтянулись зрители: наша неизменная компания плюс беременная жена Василия, школьная библиотекарша Лиза Владимировна. Бедняга, ей-то за что такие муки!.. Я играл вступительные аккорды «Снега» с чувством, похожим на обречённость, но удивительным, непостижимым образом оказался готов к тому, что услышу из мониторов. Звук подчинился мне, я допел свой номер, споткнувшись по дороге от силы раза три. «Можешь, когда есть настроение», – похвалил Василий. Девушки тоже выглядели увереннее вчерашнего, и на улицу мы выходили весело и шумно.

Шёл, между прочим, второй день каникул, и запоздавшая в этом году осень не придумала другого времени, чтобы навалиться на город всеми своими тучами. Город мгновенно съёжился, стал почти карманным, потемнели будто присевшие дома, исчезли переменчивые узоры света и тени, размылись в туманной мути очертания парка. Заметно похолодало, и, как обычно в такие дни, мне казалось, что за пределами Солнечного – только пустота до самого океана, только летящий оттуда ветер, дождь, тревожный запах водорослей и отдалённый рёв прибоя.