Александр Семёнов - Редкие девушки Крыма

– Не скучал? – спросила вернувшаяся Таня, и по едва уловимой перемене в мелодии голоса я понял, что она уже сделала тот самый шаг. Она вошла в махровом халате чуть ниже колен, перетянутом в талии и с удивительным рисунком: на бежевом фоне разбросаны газетные заголовки, многоцветные, разнообразные по шрифту и местами понятные: Cacao Matin вверх ногами на рукаве или очень крупное Nessun Militarismo сзади чуть ниже пояса.

– Замечательные снимки, я по ним путешествую.

– Сама проявляла, печатала, – сказала Таня и, глядя в полированную дверцу шкафа, стала расчёсывать влажные волосы.

– Какой у тебя шампунь? – спросил я, потянув носом.

– Шоколадный.

– Такой разве бывает?

– Где-то бывает. Да везде, кроме нас. Когда папа уходит в Средиземку, я прошу, как в сказке: привези мне цветочек аленький, ну и ещё что-нибудь. Он привозит. Это вам, парням, лишь бы что-то было, а нам надо всё хорошее.

– Откуда знаешь о нас? – спросил я.

– Догадываюсь.

Таня, присев на корточки позади меня, надавила на плечи ладонями. Я продолжал рассматривать фотографии, и через несколько минут Таня указала на одну из них – с праздничной севастопольской улицей:

– А вот эту напечатали во «Флаге Родины» и ещё две другие. Минутку…

И достала из ящика стола три номера газеты. В одном на последней странице был этот снимок, в другом – стая зимующих в Яхтенной бухте лебедей, освещённая закатным солнцем, в третьем – мальчик лет десяти и маленькая девочка с напряжённым ожиданием на лице, он держит её за руку, оба в полной матросской форме.

– «Юная смена. Автор – Т. Карева», – шёпотом прочитал я.

– Как большая, – важно сказала Таня.

– Молодец. Ты их туда посылала?

– Да если бы. Кто будет смотреть, если просто пошлю? Редактор лечился у мамы, общаются до сих пор.

– А в школе не показываешь.

– Собиралась несколько раз, уже думала взять, но нужен какой-то повод, а если просто принесу, нате смотрите, получится будто хвастаюсь.

– Детьми?

– Фотографиями, – ответила она, дав мне лёгкий подзатыльник, – это же не мои дети.

– А чьи?

– Машкины, Серёга и Ксения. Ему сейчас одиннадцать, ей четыре с небольшим.

– Трудно поверить.

Таня, пожав плечами, открыла ещё одну коробку, где сверху лежало доказательство: снимок Маши с детьми.

– Вообще да, слишком хорошенькая и с каждым разом всё лучше. Если вдруг третий будет, даже не знаю, в кого превратится, крылышки отрастит. И Катя, она сейчас в Иркутске, летом родила сына. Назвали Андреем в честь папы, – Таня взглядом указала на стену, за которой была комната родителей, – так что я уже трижды тётя Таня, прошу уважать.

– Скучаешь?

– Ещё как, некого и поколотить… Что смеёшься? Знаешь, какая я была уже в девять, десять лет? Если запрыгну, обхвачу руками-ногами, не стряхнёшь!.. Они меня называли «маленькая шимпанзе». Мы на самом деле очень сильно дружим, я за них готова прыгнуть в окно или в огонь, если будет надо. Что не мешает друг друга доводить, когда встречаемся. Двоюродные – опасные соседи, как в «Войне и мире».

– А они по чьей линии?

– Дочки старшей сестры моего папы. Родом все из Ельца, папа учился в Севастополе, в Черноморском высшем военно-морском училище. Мама из Евпатории, училась в симферопольском меде. Познакомились на танцах. Романтично…

Мы ещё долго разговаривали. Я умылся в ванной, мизинцем почистил зубы и, на цыпочках прокравшись обратно в комнату, рассказал о своей семье и о том, что ударение в моей фамилии, и в исходном варианте, и в обрусевшем, точно падает на первый слог, но я так часто слышу его на втором, что уже и не возражаю. Таня ответила, что так говорят те, кому белый медведь ходил по ушам. Я похвастался, что у меня тоже есть двоюродная сестра, живущая на Дальнем Востоке, – мы виделись в очень ранние годы и, по словам взрослых, так яростно и беспричинно дрались, что нас приходилось разгонять по отдельным вольерам. Таня, перебирая снимки, вспоминала историю самых интересных, показала и себя на фото из госпиталя, в белом халате и шапочке с крестом, а ростом медсестра была чуть меньше стула. Постепенно все фотографии вернулись в коробки, коробки перешли на стол. Мы то и дело путали слова, но лень было смеяться. Таня погасила свет, забралась на кровать, легла поверх покрывала и, сказав, что голова высохла и надо уснуть хотя бы на два часа, чтобы днём не быть дохлой мухой, поманила меня к себе. Я растянулся на спине, и Таня, достав откуда-то ещё один плед, накинула на нас обоих, погладила меня по щеке и закрыла глаза.