Александр Семёнов - Редкие девушки Крыма

Надо хотя бы вкратце изложить эту грустную историю. Софью Николаевну, бездетную вдову, полгода назад разбил инсульт; к счастью, если можно так сказать, это случилось во дворе, прохожие успели вызвать скорую. Пролежав несколько месяцев в больнице, Николаевна вернулась домой совсем беспомощная. К ней ходили сиделки, медсестра и каждый день навещали подруги, разговаривали, помогали восстановиться. В последнее время она уже садилась, отвечала на вопросы и немного рисовала левой рукой.

– Хорошо, что ей лучше, – сказала Таня. – Саш, зайди, пожалуйста, ко мне в комнату. Минут через десять…

– Вот и показалась.

Таня крутанулась на цыпочках, её платье мелькнуло перед глазами. То самое, что я видел вчера, – очень летнее, асимметричное, с подчёркнутой талией, глубоким вырезом на спине. Её горячую кожу я ощутил ладонями, когда мы шагнули друг к другу так близко, как ещё не были, и пальцами, губами, всем телом понял раньше, чем головой, что продолжение неизбежно. Избегать его я не думал, но повод для страха имел. Однажды декабрьским вечером, прохладным и на удивление звёздным, мы, как всегда, заплутали в парке, моя рука забралась Тане под свитер, нашла её грудь без любых, даже самых тонких препятствий, и едва ли не через мгновение я вскипел и перелился через край. Не знаю, заметила ли Таня. Очень надеялся, что нет. После того случая я тренировался, крутил его в памяти, стараясь в точности пережить и продержаться как можно дольше, и добился некоторых успехов, но насколько острее всё оказалось наяву!.. И насколько проще было целоваться, зная, что через десять минут разойдёмся по домам.

Явно предвидя опасность, Таня выскользнула и повернулась спиной:

– Сделай, что ты хочешь.

Отвёл в сторону её волосы, поцеловал затылок, попробовал обнажить хотя бы плечи… Чёрт его знает… держится не пойми на чём.

– Не торопись, Сашенька, – прошептала Таня, – никуда не убегу.

И скинула платье одним движением. Под ним были белые в горошек трусики, и только временным помрачением разума я мог объяснить то, что не заметил, как они исчезли; может быть, и сам руку приложил… Мою одежду тоже куда-то унесло. Даже в январе на её теле виднелись следы от купальника, светлые, хоть и не молочной белизны. Живот, вопреки стараниям бабушки, был впалым, под тонкой кожей проступали нижние рёбра и две сближающиеся книзу полоски мускулов с ложбинкой посередине. Продолговатый, будто сдавленный с боков пупок, и внизу треугольник коротких тёмно-русых волос. Сами собой не вырастут так аккуратно, наверное, ухаживает, подстригает…

Таня жестом поманила меня и с ногами забралась на диван. Я коснулся губами её груди, небольшой, дерзко приподнятой. Таня прерывисто вздохнула, погладила меня по голове. Ножницами ровняет в ванной. Так же старательно, как и стучит в барабаны… Осмелев, я вытянул руку и обрисовал треугольник пальцами, спустился ниже, куда указывал острый конец. Таня тихо ахнула и, достав откуда-то, протянула мне резиновое кольцо:

– Надень. Знаешь как? Теперь иди сюда.

И легла на спину. Я пошёл, но притормозил на половине дороги, опасаясь сделать больно.

– Смелее, – сказала Таня и, когда я послушался, вздрогнула и тихо застонала.

Всё продолжалось недолго – наверное, меньше, чем я расспрашивал после, хорошо ли ей было, понравилось ли.

– Прекрасно было, замечательно, – повторяла Таня и гладила меня по голове, – лучший день в моей жизни…

Наконец я поверил, и она, чуть отстранившись, продолжала:

– Прости, что динамила тебя там. Знала, что если позову домой… то прощай, моя невинность. Не такое уж богатство, но, когда ты придумал лететь в Питер, захотела, чтобы это произошло здесь. Маленький каприз. Не сердишься?

– Нет, конечно, – ответил я, – Танечка, разве могу на тебя сердиться?..

– Спасибо. – Она поцеловала меня, поднялась и быстро сложила расстеленное на диване полотенце. – Сейчас накину что-нибудь, сбегаю в ванную, потом ты.

Приведя себя в порядок, я вытряхнул в удивительную трубу на лестнице мусорное ведро, затем на кухне обследовал холодильник и приготовил чай с лимоном. Налил и Тане, но она разговаривала с дедушкой в гостиной, и такими увлечёнными оба выглядели, что я не стал мешать. Выпил две чашки и открыл в Таниной комнате – да-да, так уже называл её: Танина комната, – Ирину Одоевцеву. Но какое там чтение! Перед глазами стояла Таня. Мы теперь совсем родные, так будет всегда. Возможно, когда-нибудь я привыкну к этой мысли, вновь смогу нормально читать, учиться, жить, но сейчас и на книжных страницах видел Танино лицо, и волшебный треугольник, и лишь где-то внизу время от времени проступали бледные строки: