Альфонз Беднар - Современная словацкая повесть

— Был у меня тут внук в воскресенье, — вступает она с ним в разговор.

Димко терпеливо слушает.

— Сказал мне, что я курва трепаная, — жалуется Милка Болехова. — Ладно, пусть я и трепаная, пусть и курва, но ведь ему всего семь лет.

Старый садовник глубоко задумывается.

— Ну, соседка, вы, конечно, трепаная, но чтоб курва — вроде бы нет.

— Семь лет, — качает головой Милка Болехова; заглядывает в карман ветхого халата и обнаруживает там зубную щетку. Щетка напоминает ей, куда она собиралась сходить. По пути вынимает изо рта розовую искусственную челюсть.

Димко терпеливо смотрит ей вслед, а затем медленно выходит из дому. Перед завтраком он любит пройтись по саду, повсюду видит свою работу и возле грядок не чувствует себя одиноким. Ботва, листья и маленькие рыхлые кучки земли для него словно дети. Сад не скажет Димко ни «папка», ни «дед», но хоть отчасти что-то заменяет ему. Димко боится зимы — не видать тогда, как жилки наливаются густым соком. Зимой Димко неоткуда черпать силу, сердечко у него слабое, отстучало свое. Управляющий обещал поставить теплицу, но Димко слышал за жизнь столько пустых обещаний, что стал терпеливым; семена бывают двоякие — плодоносные и бесплодные. Когда-то Димко промышлял семенами, подсыпал плохие в хорошие — надо было на дюжину детей заработать, что его жену пережили. Урождается и бесплодное семя, но Димко из-за этого не тревожится, потому что знает: иначе быть не может.

Он подходит к расщепленному абрикосу. Дерево распадается от старости, но до того уродило, что Димко боится, как бы абрикосы не сломали ветки, точно так, как семнадцать родов надломили его Агнешку.

— Много себе дозволяешь, — говорит Димко абрикосу. — Ты как я.

Он заглядывает за дерево и видит там грядку проса. Метелки тяжелеют, а нижние листья уже высыхают. Он присматривается лучше — понимает, что заглянул в себя. Захотелось ему увидеть что-то стародавнее, что с коих пор не попадалось на глаза.

В сад входит Томаш Вайсабел. Он ищет Димко, но в саду тот незаметен — так растворяется в нем.

— Ты это? — находит он его у старого абрикоса. — Я одумался, Димко. Дайте мне работу, а то карачун придет.

— После завтрака подопрем этот абрикос, иначе дети его доломают.

Томаш Вайсабел детей нигде не видит, потому что у самого их не было, но подставить подпорку под абрикос соглашается — это вполне мужская работа.

В процедурную входит ликующий Игор Битман — все цветет пышным цветом в его руках. Ендрейчакова умерла, значит, в кармане у него три тысячи — он тотчас позовет инженера Благу, который пять сотен уже отвалил, чтоб быть первым в очереди.

В процедурной на белой кожимитовой лежанке сидит Каталин Месарошова.

— Ногу вывихнула, — говорит она Еве Канталичовой.

— Покажите мне другую тоже! — просит ее Ева. Мешаровой она «выкает», потому что здесь шеф.

— Ой-ой, другую-то я не вымыла, — смущается Каталин и, поднявшись, семенит в ванную.

Ева Канталичова смотрит на Игора Битмана, который нафискалил на ее мать, и той пришлось выйти на пенсию. Дома, вечерами напролет, Ева слушает проклятия на голову своего шефа, потому что старой Канталичовой ее пенсия кажется слишком маленькой. На должности управляющей она заработала бы в три раза больше. А накануне весны — и впятеро.

— Мне б какого снотворного, — говорит Битман.

Ева вынимает из шкафчика тазепам и прописывает двойную дозу в надежде, что Игор уснет как убитый и проворонит что-нибудь важное.

— Как мама поживает? — вежливо улыбается Игор Битман.

— Зовут ее поработать инспектором в управлении домами для престарелых, она собирается, — стращает самоуверенная Ева пана шефа; у нее была приятная ночь.

В процедурную входит Каталин. Игор Битман напускается на нее:

— Все у вас не слава богу!

Вспышка злобы вовремя проходит. Игор сахарно улыбается Еве.

— Спасибо вам, Евичка, и кланяйтесь мамочке. — Постукивая таблетками, он выходит. Если Ева не наплела — дела неважнецкие, Канталичова подложит ему свинью, работай она там хоть в свинарнике.

Йожка поднимается с постели в последнюю минуту. Бросается на колени и молится, чтобы все отдали богу душу раньше, чем он. Яро с ненавистью следит за ним, потом запускает в него шлепанцем.

— Пошли, господи, смерть Лоло-дураку, — шепчет, заламывая руки, Йожка, но в эту минуту его настигает шлепанец.

— Сам из рук выскочил, — пожимает Яро плечами. — Когда я обувался.

— Гореть тебе в адском огне! — берет на себя Йожка право пророчествовать.