Андреас Штайнхёфель - В центре Вселенной

– От одного дедушки, – с легкостью отвечаю я.

– Твоего дедушки?

– Нет, от одного дедушки из этого города, которого я знал в детстве и очень любил.

Николас долго смотрит на банку, проводит тонкие, извилистые линии пальцем по ее пыльной поверхности. Он настолько сосредоточен, что кажется, будто он где-то не здесь. Кажется, будто он вслушивается в то, что происходит внутри, и его глаза и пальцы словно ловят многочисленные образы, некогда отраженные в прозрачном, но давным-давно потускневшем стекле.

– Расскажи мне о нем и об этих банках, – произносит он наконец.

– Это довольно скучно.

– Что еще требуется доказать, – улыбается он. – Не так ли?

Думаю, большинство маленьких человечков внушали мне страх лишь потому, что казались столь же ненастоящими, неосязаемыми, как двумерные персонажи черно-белого кино. Всем им была присуща одна и та же неестественная прозрачность, впоследствии нашедшая свое идеальное воплощение в образе Хебелер: они были словно пустыми коконами, сквозь которые проблескивает пламя жизни, никогда по-настоящему не загорающееся у них внутри. В детстве городские жители были в моих глазах поразительно малокровны и одинаково нездорово бледны той самой бледностью, которая сковала мертвое, ненакрашенное лицо Терезиного отца с плохо подвязанной челюстью. Конечно, были и исключения. Анни Глессер, например. Но задолго до нее – за два года, если быть точным, – в моей жизни появилось еще одно исключение: господин Трот.

У господина Трота была продуктовая лавочка, нечасто радовавшая хозяина посетителями, в которой из-за всегдашней замутненности мелких и, как правило, запачканных оконных стекол царил неизменный полумрак. Единственным источником света в ней был луч солнца, проникавший в дверную щель. По-настоящему светло в ней бывало лишь тогда, когда входная дверь со скрипом отворялась, а ей вслед звенел старомодный колокольчик. Впрочем, в лавочке господина Трота все казалось старомодным – что обстановка ее, что сам владелец. На прилавке возвышалась огромная рычажковая касса, словно вылитая из цельного куска металла и украшенная всевозможными затейливыми виньетками, и ящичек ее выскакивал со стуком, напоминавшим клацанье челюстей голодного крокодила. За спиною у продавца на стене висели чудные часы с растрескавшимся циферблатом из белого фаянса, чьи вычурные кованые стрелочки никогда не удавалось застать в движении.

У самого господина Трота была настолько крошечная голова, что я никак не мог представить, что она может вместить мозг взрослого человека. Поэтому я решил, что когда-то – вероятно, в дни его невообразимо далекой юности – она наверняка была крупнее, а с возрастом, когда он весь сморщился, она точно так же сморщилась и сжалась, как забытое яблоко. Но на лице его выделялись огромные глаза – хотя чести ради стоит признать, что заметно это было лишь тогда, когда он действительно открывал их. Такое случалось редко, и в большинстве своем они были сощурены в узенькие щели – ведь господин Трот страдал неимоверной близорукостью и носил очки со стеклами не меньше чем в палец толщиной, которые он протирал, должно быть, с той же частотой, что и стекла в своем магазинчике, то есть никогда. Вероятно, как раз из-за того, что он почти ничего не видел, всю лавку освещала одна-единственная закопченная лампочка, от которой света хватало ровно на то, чтобы подсветить саму себя. Короче говоря, господин Трот обитал в мире, где год за годом царила темнота. Но когда дверь в его лавочку открывалась, луч света озарял все его царство, укрывшееся в глубине полумрака, и тогда он, словно сноп искр, посланный волшебной палочкой, падал на святая святых моих тайных желаний: на целый ряд толстостенных, пузатых банок с узкими скошенными горлышками, выстроившихся на прилавке рядом с кассой и открывавших жадному взгляду маленькие круглые леденцы всех известных цветов. Глэсс иногда водила меня и Диану в эту лавку, чтобы показать нам конфеты или дать понюхать их – мне тогда казалось, что они не только напоминают радугу, но и в самом деле пахнут ею, – но лишь в редчайших случаях она что-нибудь брала, поскольку господин Трот, к сожалению, почти не продавал полуфабрикатов.

Однако господина Трота это, казалось, ничуть не смущало. Среди маленьких человечков по-прежнему оставались верные ему покупатели, несмотря на явное конкурентное преимущество возникших за последние годы супермаркетов, – пусть даже в лавку и заглядывали всего только за свежей газетой, пачкой сахара или сигарет. Не исключено, что дела его шли бы куда лучше, продавай он вместо свежих продуктов свежие сплетни, поскольку не было ни одного жителя, которого бы он не знал и который бы не знал его, а кроме того, не было случая, когда бы он отказался перекинуться парой-тройкой фраз. И было бы крайне странно, если бы его ушей отчего-то не достиг слух о похождениях американской потаскушки и ее ведьминых детках. Тем не менее это никогда не мешало ему относиться к Глэсс так, будто они были закадычными друзьями. Тогда я готов был поклясться, что меня тянет к нему из-за конфет, и только, – но сейчас я понимаю, что дело было в его умении подходить к человеку без всяких предрассудков.