Андреас Штайнхёфель - В центре Вселенной

– Как думаешь, – спрашиваю я, – когда он наконец обрушится нам на голову?

– Никогда, – тихо отвечает Николас. – Такие дома строят на века. Он прекрасен, Фил!

Спустя несколько минут мы сидим за кухонным столом, где столь же равнодушно на нас взирает фарфоровая Розелла, и наблюдаем за Глэсс, которая мужественно сражается с чайными пакетиками, отказывающимися покидать свою упаковку. Она успела переодеться и теперь стоит перед нами в чем-то среднем между пижамой и спортивным костюмом, словно выуженным из самого пыльного угла костюмерной дешевого сериала для домохозяек, и с волосами, заткнутыми в пучок наподобие тех, что сооружают на голове японские гейши. Разве что гейши, вероятно, делают это с большей аккуратностью. Я сам не знаю, отчего так взволнован. В принципе, мне должно быть все равно, какое впечатление мама произведет на Николаса, ведь, в конце концов, если подумать, мне столь же безразлично и мнение Глэсс о нем – она ведь никогда меня не спрашивала, что я думаю об ее кавалерах, за исключением последнего.

– И как тебе Визибл, дарлинг? – Глэсс наконец-то справилась с пакетиком и, запихнув его в заварочник, подсела к нам за стол.

– Потрясающе, – отвечает Николас. – Я бы ничего не пожалел, чтобы купить его. Сад, должно быть, летом просто необычаен.

– Сад я давным-давно забросила. Одни сплошные сорняки, а в сорняках еще и ползает неизвестно кто, – сморщилась Глэсс. – Фил тебе про змею рассказывал?

– Мама, ну пожалуйста…

– Никаких «мам» и никаких «пожалуйста».

Свистит чайник. Пока Глэсс идет к плите, Ник смотрит на меня через стол и усмехается. Я скалюсь и беспомощно пожимаю плечами. Оттого что Глэсс собирается рассказать ему эту давно забытую историю из детства собственного сына, мне становится чертовски стыдно – я же знаю, насколько она все преувеличит, ведь по-другому она не умеет.

– Как-то раз полю я эту несносную траву в огороде, ну и тому подобное, – начала она, наливая в заварочник кипятку, – а Фил и Диана путаются у меня под ногами, потому что они еще совсем маленькие тогда были, и машут себе пластмассовыми совочками. В этих джунглях всегда было непонятно, откуда начинать, настолько все заросло и усеяно сломанными ветками.

Я не люблю вспоминать об этом. В то время Глэсс еще предпринимала попытки дать отпор буйному натиску природы на наш сад, однако, вместо того чтобы увенчаться успехом, они увенчались появлением в нашей жизни Мартина – того самого Мартина, которым пахли влажные полотенца и от которого от самого пахло землей и летним солнечным светом, напоминавшим его никогда не сходившую с лица улыбку.

– И вот я вижу, что лежит дерево, – вновь усевшись, продолжает она. – Ну или, точнее, кусок дерева – наверное, сто лет назад его кто-то хотел изрубить на дрова и забыл там. Во всяком случае, он там лежал – кто его знает почему. Ну ничего, думаю я, с ним-то ты справишься, не такой уж он и тяжелый, и я его беру и переворачиваю, чтобы укатить.

Николас кивает.

– А под ним оказалась змея, свернулась себе, черная такая, с белой полоской на спине – дарлинг, напомни, как она называется?

– Гадюка.

– Точно. И вдруг! – Глэсс всплескивает руками, и я невольно вздрагиваю, чтобы увернуться. – И вдруг она развернулась и как задергается, как зашипит , а я как закричу …

– Мама, она всего лишь проснулась.

Глэсс опустила руки, чтобы небрежным жестом отмахнуться от моих слов, и принялась разливать заварку по чашкам.

– И как набросится на меня, и шипит, и шипит, и, я тебе говорю, Ник, она была ог-ром-на-я!

– Глэсс…

– Огромная!

Еще тогда я понял, что эта гадюка – дальняя и немощная родственница действительно ядовитых американских гадюк, укус которой, как я узнал впоследствии, никогда не приводит к смертельному исходу, за исключением тех редких случаев, когда у жертвы слабое сердце или нарушено кровообращение, – так вот, эта гадюка боялась нас куда сильнее, чем боялись ее и Глэсс, и мы с сестрой вместе взятые: давая нам понять своим шипением, что готова к обороне, она лишь следовала заложенным природой инстинктам. Оставь мы ее в покое, она, скорее всего, исчезла бы, мы бы глазом не успели моргнуть; кроме того, ноги Глэсс до колен скрывали резиновые сапоги, и даже если бы змея укусила ее, ничего страшного бы не произошло, но почему-то кричать как резаная она от этого не перестала. Именно на этот крик мы с Дианой и отреагировали.

– Они своими совочками порубили ее на мелкие кусочки, – как ни в чем не бывало продолжает Глэсс и дует на горячий чай. – Набросились на нее, как стервятники – раз, и все. Одни кусочки остались. Спасли маме жизнь. Сахару, Ник?