Андреас Штайнхёфель - В центре Вселенной

Диана, напротив, молчала в тот вечер больше, чем обычно – и даже чем когда-либо до этого; мне показалось, что за время моего отсутствия она еще сильнее замкнулась в себе. Отношения между ней и Глэсс были явно натянутыми, от их сведенных к минимуму разговоров веяло холодом. Где бы они ни встречались, воздух будто наполнялся электричеством, и я тщетно ждал, что грянет спасительная гроза. Что-то произошло за этот месяц, но о том, что это могло быть, я не имел ни малейшего представления. Пытаться хоть что-либо узнать о случившемся у Глэсс было бесполезно: пока она не захочет рассказать мне сама, не имело смысла что-либо выпытывать. Поначалу мне казалось, что Диана будет более откровенной, но и в этом я ошибался.

– Ничего не случилось, – отрезала она, когда я поймал ее при входе в спальню. – Мы поругались, только и всего.

– Из-за чего?

– Тебя не касается, Фил. Это только наше с ней дело.

– Еще как касается! Мне, в конце концов, с вами обеими жить. А отношения между вами такие, что жить вообще не хочется.

– Ну и что? – Она попыталась проскользнуть мимо меня в комнату.

– Когда-нибудь все снова наладится.

– Да что ты говоришь? – Ее высокомерие уже выводило меня из себя.

– Знаешь, Диана, ты точно такая же, как она, и она бы сама тебе…

В ту же минуту ее рука схватила меня за шиворот.

– Никогда не говори этих слов, Фил, – прошипела она. – Никогда, ты меня слышишь?

Все изменилось. Даже поросший лишайником ангел, охранявший дорогу к пруду, за время моего отъезда все-таки упал, и теперь его рука, сжимающая меч, одиноко торчала среди высокой травы. Ураган, свирепствовавший два дня и две ночи, опрокинул его и во многих местах сорвал черепицу с крыши Визибла, которая теперь была рассыпана по всему саду, как гранатовые зерна. Глэсс расставила на чердаке ведра – перекрыть крышу заново, как она вначале предполагала, оказалось не по карману, поэтому она решила ограничиться лишь латанием дыр; с тех пор крыша стала напоминать лоскутное одеяло.

Как мне сообщила Кэт, были жертвы урагана и среди маленьких человечков: мальчик, учившийся на класс старше, которого я не знал, но мог смутно припомнить по ее описаниям, не справился с велосипедом и, подхваченный особенно сильным порывом ветра, врезался в идущую навстречу машину. Его поместили в реанимацию той же больницы, где мы лежали в оториноларингологии, и никто не мог сказать, очнется ли он когда-нибудь.

Ни та ни другая новость меня особенно не тронула; о своем приобретенном опыте я рассказал Кэт лишь на следующий год, после того как она, закрутив свой недолгий роман с Томасом, поторапливала меня, если я еще хотел успеть лишиться девственности прежде нее. Разумеется, то, что я так долго об этом молчал, привело ее в ярость: она тут же обвинила меня в предательстве и успокоилась только после того, как вытащила из меня все до последней детали.

– Если ты даже не знаешь, как его зовут, – удовлетворенно подытожила она, – то это ведь по-настоящему не считается, верно?

Незнакомый парень где-то на берегах Эллады – самая случайная встреча из всех, что только бывают, – уж точно не мог составить ей конкуренции.

Я провел бесчисленное множество дней наедине с собой, на берегу пруда, чьи черные глубины после знакомства с морем во всей его необозримой ширине и чистой, бледно-голубой прибрежной прозрачности казались мне застоявшимися и тухлыми, но при этом еще более бездонными и небезопасными, чем раньше. Снова и снова я пытался воскресить в памяти ту ночь, но чем чаще я пытался это сделать, тем более размытыми представали передо мной обрывки воспоминаний, и в конце концов я уже не видел в черном зеркале воды ничего, кроме собственного отражения. Гейбл был совершенно прав: никакого времени в мире не хватило бы мне тогда.

Я сожалел, что не было ни одного осязаемого предмета, напоминавшего бы мне о тех днях – и, что важнее, о той самой ночи, – поэтому, когда через несколько недель после моего возвращения Гейбл вновь появился у нас на пороге, улыбаясь все той же всезнающей улыбкой, что и в тот миг, когда он втащил меня на борт, единственным подарком, который он привез, был маленький, выкопанный с корнем кипарис. Я не знал, как его благодарить. Мое сердце тонуло в осязании. Я посадил деревце в саду, прямо под своим окном. Иногда меня будил его терпкий, многократно усиливавшийся по ночам запах, и в первый миг, когда сон еще не до конца оставил сознание, мне казалось, что я что-то вспоминаю.