Андреас Штайнхёфель - В центре Вселенной

Как и следовало ожидать, Глэсс не сильно-то обрадовалась перспективе провожать меня в Америку вместе с братом. И, несмотря на то что она не собирается никак препятствовать моему решению, я все равно вижу, как напряженно она думает над этим. Мне кажется, что ее нежелание отпустить меня – обычное материнское волнение, но я обманываюсь. До самого Нового года она не обмолвилась об этом ни словом, но, должно быть, я слеп, раз не замечаю, что все это время она, как и я, неотступно думает о Номере Три.

Возможно, виной моей слепоте ледяной дождь, падающий на Визибл до самого наступления ночи. Он превращает наш дом в хрустальный дворец, окутывает одетую в пуховое одеяло снега землю стеклянным покрывалом, превращает город маленьких человечков в блестящий поплавок, который несет по зеркальной глади невероятно синего неба. Улицы становятся гладким, как отполированное блюдо, катком; Тереза и Паскаль добираются до нас на два часа позже обещанного.

– Это все только потому, что кто-то завтра дает деру, – хлюпнув носом с мороза, сообщает Паскаль. – Иначе бы мы ни в жизнь в такой гололед с места не двинулись! – Она бросает мне рюкзак – тот, что она решила одолжить мне на время отъезда. – Спальный мешок внутри. Но только попробуй мне засунуться в него с кем-нибудь вдвоем!

– Закрой рот, Паскаль! Фил, дорогой, – Тереза обнимает меня и ласково треплет за ухо.

– Осторожно, можешь оторвать! Их не так давно пришили, если помнишь.

– Все равно ты это заслужил! Мог бы и раньше сказать, куда собрался.

– Вы могли бы и раньше сказать, куда сами собрались, нет?

– Ты выиграл, – улыбается Тереза. – Кстати, а кем ты собираешься стать, когда вырастешь?

Весь вечер проходит под знаком нашего с Гейблом грядущего отъезда. Тереза и Паскаль наготовили впрок столько, сколько, наверное, смогли унести, и тут же оккупируют кухню. Глэсс с Дианой вынесли в каминную стол и, распотрошив все запасы серванта, накрыли так, как будто мы празднуем чье-то тысячелетие. Михаэль опустошил лучшие запасы своего винного погреба и, к ужасу Паскаль, притащил золотые и серебряные бумажные колпачки на резиночках. С блестками.

– Хочешь, чтобы я выглядела как идиотка? – кричит она, зажатая в угол у плиты и отмахиваясь от его попыток нацепить ей один на голову.

– Ну почему же «как», – со смехом возражает он, – с чего это мы такие гордые?

Паскаль рычит и демонстративно разрубает у него под носом морковку надвое. Михаэль подпрыгивает в притворном ужасе, но не сдается. Когда она с помощью Терезы водружает на стол первое – рыбный суп, – мы видим, что Михаэль одержал победу. На голове Паскаль сверкает блестящий колпачок.

Ужин затягивается. Неудивительно: одно блюдо восхитительней другого, и они, бесспорно, стоят того, чтобы замереть с каждой новой ложкой во рту. Вино, хоть я со своим опытом и не большой ценитель, могло бы заставить даже такого избалованного гурмана, как Гендель, пуститься в пляс и сочинять стихи. Атмосфера, если это возможно, еще более гармоничная и спокойная, чем была на Рождество. Напряжение улетучилось; Гейбл рассказывает сегодня лишь о красоте морей и тех чудесах, что встречались на его пути, словно не хочет нагонять на меня страху перед началом путешествия. Когда-нибудь по дороге я обязательно спрошу его про шрам.

Не знаю, почему я так оттягиваю сборы. Когда я наконец встаю из-за стола и, держа в руках почти бездонный рюкзак Паскаль, поднимаюсь к себе, часы уже пробили одиннадцать. Меньше часа остается до наступления следующего года. Завтра в это время мы с Гейблом уже должны будем преодолеть первую часть пути и подняться на борт. Я бросаю в сумку только самое необходимое. Гейбл предупреждал: может так случиться, что по прибытии в Америку мне придется тащить вещи на себе целый день, километр за километром. В Америку. Я в последний раз бросаю взгляд на старые карты. Америка – и вся Вселенная. Весь мир. Подойдя к этажерке, я поглаживаю пальцем пустую банку из-под леденцов – мир твоему праху, господин Трот, добрый старый прыщ, – и опускаю ладонь на то место, где годами сидел Палейко и смотрел на меня своими равнодушными глазами. Напоследок взглянув в окно, на реку и далекие городские огни, я гашу свет и спускаюсь, бросая рюкзак на пол в коридоре. Осталась всего одна вещь, без которой мне трудно будет обойтись.

Лунный свет, отражаясь от заледенелого снежного покрывала, падает в библиотеку сквозь огромные окна. Больше мне и не нужно. Я подхожу к одному из стеллажей и на ощупь провожу пальцем по корешкам.