Александра Груздева - Демоны Дома Огня [litres]

Ян с протяжным стоном схватился ладонями за лицо. Он рвал, выдирал глаза, царапал брови. Ада в безмолвном ужасе уставилась на свою руку. Язва, обуглившаяся по краям, дымилась. У нее задергалась щека, она вспомнила присыхающие к ранам бинты, тягучую мерзость заживающей кожи, которая скукоживалась, превращаясь в отвратительную, поросячьего цвета пленку. Разум заметался в черепной коробке: опять, снова? Она не выдержит все заново. Но неслышно подкрался Служитель и положил ей на руку влажную салфетку. Тонкий запах миндаля разлился в воздухе.

Запах миндаля как воспоминание об Ашере. Его израненные руки. В них навсегда въелся запах миндального масла, которым смазывали зажившие рубцы, и тонкий, едва различимый запах миндального молока, которым лечили свежие раны. Жгучая боль тут же утихла. Ада сидела, не шевелясь. Ей казалось, шелохнись она – волшебство исчезнет, страдание вернется. Краем глаза она следила за калекой. Он слишком откровенно уставился на ее руку, рот его сжался в узкую бескровную полоску.

– Тяжело причинять боль тем, кого любишь, не так ли? – почти ласково осведомился дон Гильяно.

– Пожалуйста, пожалуйста… – глухо бормотал Ян, все еще не отнимая ладоней от лица. – Не забирайте ее у меня. У меня ничего… никого нет. Вы можете быть одни. У вас есть что-то, что всегда с вами. Ваше одиночество не так ужасно, как мое.

Дон Гильяно, будто не замечая стенаний Яна, обратился к сыну:

– Покажи мне свои руки.

Ашер с усилием перевернул одну руку ладонью вверх, потом – вторую.

– Да, от схем Первого Стража мало что осталось, – с сожалением проговорил дон Гильяно.

Узоры и фигуры на ладонях сломались, слиплись. Их словно расплющила многотонная сила. Они выглядели смазанными, слитными. Линии перетекали одна в другую, образуя чудовищную мешанину. Эти ладони отныне были способны только на ложь, а не на правду.

– От тебя, мой мальчик, нам не будет никакого толка.

– Но я многое помню, – возразил калека. – Отец, позвольте мне вернуть мои руки. Я смогу стать для вас полезным.

– Что-то быстро ты присмирел, – нахмурился дон Марко. – Непохоже на тебя. Почувствовал свою выгоду? Или воротник натер кривую шею? А может, тебе жаль ее? – Он обвиняюще ткнул пальцем в сторону Ады. – Думаешь, что можешь разжалобить меня? Ты предал всех нас, ты предал Дом Гильяно. И ради кого? Ради женщины даже не одной с тобой крови, чужой глупой плясуньи-мартышки, недочеловека, почти животного! – Скрюченные пальцы калеки сжимались в кулаки, но он не смел возразить дону Гильяно. – Чего ты добился? Уродства? Увечий? Ах да, ты привел к нам лилу! Подарил шанс на спасение от эпидемии, которую оставили нам в наследство синеглазые ублюдки. За что же они нас так одарили? Да за то, что ты отнял у них единственное доступное им развлечение. Говоришь, что хочешь вернуть руки? А может, и смазливую мордашку в придачу? – загромыхал дон Гильяно, и удару его кулака по столу жалобно вторил фарфор. – Пока я не буду уверен в твоем полном раскаянии, ты не получишь прощения.

Плясунья-мартышка. Это ведь он про нее, Аду. Вернее, про танцовщицу Амриту. Впрочем, наверное, и Аду дон Гильяно считает недочеловеком, почти животным, как и всех людей, которые не вхожи в их распрекрасный Дом. Сказать бы этому дону в лицо все, что она о нем думает!

Дон Гильяно неожиданно успокоился, будто и не грозил только что кулаком хрупким фарфоровым чашкам:

– У меня в кабинете вещи, которые тебе дороги, Ашер. Обручальное кольцо, дневник твоей жены. Когда сможешь подняться наверх, я верну их тебе.

После завтрака следовало Целование рук. Гильяно и те, кто принадлежал Дому, подтверждали верность своему дону. Аде нечего было подтверждать, и, дождавшись, когда все выстроятся в очередь к дону Марко, она сбежала.

Весь день она провела на пляже, боялась вернуться в Дом. Солнце прихватило ее, беззащитную, румяным ожогом. А она все сидела у кромки воды, набегавшая волна гладила пальцы ног, чуть позже начала заливать щиколотки.

Ада спряталась под забытым на пляже тентом. Он потерял упругость и хлопал отвисшим животом на ветру. Она каждый раз пугалась, вздрагивала, будто от чужих шагов, хотя ведь шаги по песку будут, скорее всего, неслышны. Чего она ждала? Что Ашер придет и найдет ее?

Ветер высушил волосы до соломенной ломкости. Губы разъедала соль. Солнце потеряло новизну, как стершаяся монета. Пора было возвращаться. Она так и не придумала, что делать и как поступить. Отряхивая ноги от прилипшего песка, вдруг поняла, что должна пригласить его. От нее этого ждут. Все гадают, решится ли она.