Сейфеддин Даглы - Карьера Ногталарова

Впервые он услышал со страницы газеты — товарищ Ногталаров! И запомнил эти два слова, как зовущие, возвышающие, весьма значимые.

Купил пятнадцать экземпляров газеты и раздал их родне, которая вновь в один голос подтвердила: «О, он далеко пойдет». Вергюльага сделал свои выводы, — популярность превыше всего. Ее надо чтить, лелеять, не дать запылиться. И приказал всем домашним отныне именовать его — товарищ Ногталаров. Не иначе.

Этот номер газеты и поныне в золоченой рамке хранится в личном музее товарища Ногталарова, как «экспонат номер один».

Товарищ Ногталаров, несмотря на молодость, понял и другое.

Популярность может дать лишь высокий пост, видное положение, управление чем-либо. И только к этому следует стремиться. Для этого не нужны знания и особые качества… Поставить тебя над другими может лишь должность.

Она — почет, уважение, слава…

Да, о руководящей должности следует мечтать.

Ее надо добиваться. Должность — возвышение, тебя все видят, а ты можешь и не замечать нижестоящих.

Мечта о ней и заменила товарищу Ногталарову иные чувства.

Неукротимое желание занять место на возвышении укрепило открытие, сделанное Ногталаровым после упоминания его имени в газете. Оказывается, и Наполеон появился на свет не совсем обычным способом. Наполеон и он! Это знамение. Причем ведь Наполеон не сразу стал великим, он тоже начинал с небольшого. И тоже в ранней молодости. И вряд ли о Наполеоне было напечатано в газете, когда ему минуло столько же лет, сколько товарищу Ногталарову. Так что еще неизвестно, кем станет он, Ногталаров.

Но когда это случится? Кто скажет? Нужно обратиться к дяде. Содействовал ли дядя Наполеона его славе, неизвестно, и вообще был ли у него дядя. Но пренебрегать своим дядей было бы нелепо. Знамение знамением, а дядя дядей.

Был вечер. На небе рядом со звездами пристроились неяркие облака. А луна, ее облик в эту ночь был похож на физиономию беспризорного, спавшего в асфальтовом котле в известные годы, ибо луну затмевали и чернили похожие на паранджу тучки. Луна, конечно, стараясь отделаться от портивших ее светлый лик лохматых тучек, пыталась убежать от них.

После трех надоевших зимних месяцев наступила весна. Она вступила смущенной, но гордой поступью, подобно молодому человеку, явившемуся на смену освобожденному от поста состарившемуся работнику.

Птицы, заняв на ветвях свои места, бесконечно чирикали. Садовые розовые кусты испускали из незримых кальянов дивные благоухания. Струйки фонтанов на площадях подпрыгивали, словно волейбольные мячи. На улицах протянулись цветные ленты — вереницы гуляющих девушек и юношей. Даже старики вышли к воротам и уселись на скамьях, опираясь на свои палки, и по привычке тут же дремали… Мирно дремлющие у ворот в теплый вечер старики и старухи — картина, которой напрасно пренебрегают художники-реалисты.

А море! Оно не обращало внимания на мрачноватое небо, его взволновало оживление на берегу, и оно качалось, как бы опьянев от земных благоуханий. Одним словом, весна…

В этот вечер Ногталаров стремительно шел по роскошному берегу моря, по пышным аллеям и, ничего не видя, не слыша, не чувствуя, не обращая внимания на юношей и девушек, обуреваемых весенними чувствами, подчинившими себе сердца и мысли, спешил в дом младшего дяди. Дверь открыла мать Вергюльаги: жена дяди отправилась в театр, и некому было присмотреть за младенцем.

— A-а… Это ты, Вергюльага… Заходи, — обрадовалась его мать.

— Дядя дома?

— Да. Он как раз спрашивал о тебе. Зайди к нему в комнату.

Проходя в следующую комнату, Вергюльага увидел свою нареченную, дочь старшего дяди. Он мельком взглянул на нее и прошел мимо. Подобный взгляд Вергюльаги покажется странным, ибо его мать при каждом случае именовала девушку не иначе как «наша невестушка» и не знала, как лучше угодить ей. В свою очередь старший дядя звал Вергюльагу «мой зять».

И так как все было давно решено, то, встречаясь иногда, жених и невеста старательно не обращали друг на друга внимания, мало того — избегали оставаться с глазу на глаз.

Ногталаров застал своего дядю играющим с самим собой. В противоположность своему племяннику, дядя был тучным мужчиной небольшого роста. Макушка дяди, подобно середине блюдечка, краснела сквозь реденькие волосы. Глаза из-под толстых стекол выглядели вареным урюком, опущенным в чистый стакан. Нижняя губа отвисла, как у верблюда, а двойной подбородок делал шею невидимой. Распахнутый домашний пиджак и рубашка открывали взору волосатую грудь.