Илья Ильф - Двенадцать стульев [litres, Полная версия романа]

Осведомленные современники отнюдь не по наивности приняли версию Петрова. Многие знали, как было, но в 1939 году правда оказалась неуместной.

Спустя двадцать лет версия Петрова стала общепринятой. И многократно тиражировалась мемуаристами и литературоведами.

При этом погибшие знакомые соавторов не были забыты вовсе. Изредка об их гибели упоминали в печати, невнятно объясняя причину ее «культом личности Сталина» [190]   См., напр.: Фельдман Д. М. Терминология власти: Советские политические термины в историко-культурном контексте. М.: РГГУ, 2006. С. 17–59. .

На исходе 1950-х годов еще были живы многие из тех, кто знал Нарбута лично. А еще через десять лет статьи о нем появились в справочных изданиях [191]   См., напр.: Скуратов Б. Б. Нарбут В. И. // Краткая литературная энциклопедия. М.: Советская энциклопедия, 1968. Т. 5. Стлб. 100–101. .

Тему его участия в издании романа «Двенадцать стульев» советские литературоведы старательно обходили. А иначе пришлось бы им объяснять, зачем Петров выдавал небылицы за правду.

Уместно подчеркнуть еще раз: в романе «Алмазный мой венец» Катаев упомянул о договорах на издание романа «Двенадцать стульев», однако про участие Нарбута – тоже ни слова. Тема оказалась постольку запретной, поскольку советский классик не разрушал версию, созданную Петровым, а всемерно популяризировал, добавляя новые вымышленные подробности.

В той версии, что создал Петров, его старшему брату отведена важнейшая роль. Катаев инициировал соавторство, подарил сюжет, а затем великодушно отказался участвовать в создании романа, ставшего впоследствии классикой советской литературы. Кстати, история о подаренном сюжете избавляла инициатора от подозрений в том, что он свое имя дал напрокат ради подписания издательского договора.

Младший брат и друг благодарность выразили сразу. Первая – зифовская – книга открывалась посвящением Катаеву. Оно сохранялось при всех переизданиях. Просил ли о том инициатор, как рассказывал позже в романе, судить трудно.

Надо полагать, история об участии Катаева в создании романа «Двенадцать стульев» была сочинена задолго до издания воспоминаний Петрова об Ильфе. Правда, без многочисленных подробностей, добавленных спустя годы.

Литераторам-современникам, особенно гудковцам, были очевидны и другие указания на участие Катаева. Сюжеты многих его рассказов, опубликованных в периодике, можно сказать, обыграны Ильфом и Петровым. Об этом подробнее – в нашем комментарии к роману.

Пока же отметим, что в роман вошли и многие остроты Катаева, его бонмо. Автор легко угадывался московскими литераторами. Не случайно вдова Мандельштам упоминала в мемуарах о «фольклоре Мыльникова переулка».

Есть в этой истории еще один аспект, ныне забытый. Игра в «литературного отца» – традиция, которой следовали многие советские писатели, охотно ссылавшиеся на бесспорные авторитеты, вроде Максима Горького.

Однако в данном случае традиция пародировалась: «литературным отцом» был объявлен друг и брат. Катаич, Валюн, как называли его коллеги. И не случайно история о подаренном сюжете в воспоминаниях Петрова соседствует с указанием одного из псевдонимов дарителя: Старик Собакин.

Псевдоним звучал несколько иначе: Старик Саббакин. В данном случае иронически обыгрывалась фамилия известного с досоветских пор книгоиздателя М. С. Сабашникова, возродившего при нэпе свое предприятие.

Но ошибка Петрова непринципиальна. А принципиально, что псевдоним Катаева напоминал читателям о хрестоматийно известной пушкинской строке: «Старик Державин нас заметил и, в гроб сходя, благословил».

Русский классик выбрал Г. Р. Державина в качестве литературного отца. А будущих соавторов благословил Старик Собакин.

Допустимо, что отказ от соавторства планировался изначально. Мотивация Катаева понятна в этом случае. Он вовсе не собирался эксплуатировать брата и друга, потому и предложил им не поденщину литературную, но способ начать карьеру именно романистов.

Иной вопрос – мотивация сановного Нарбута. Да, он покровительствовал бывшим одукростовцам. И не только им. Однако в данном случае подразумевалось нечто большее, нежели покровительство.

Нарбут рисковал, принимая к публикации недописанный роман. Потому отнюдь не очевидно, по какой причине решил ответственный редактор журнала и руководитель издательства финансировать авантюру сотрудников «Гудка» – ведомственной газеты НКПС.