Мэтью Квик: Мой парень - псих

Чтобы наверстать час, проведенный у Клиффа, занимаюсь в подвале до позднего вечера, а когда иду спать, отец все еще сидит в кабинете за закрытой дверью. Вот очередной день прошел, а я так и не поговорил с отцом. Странно жить в одном доме с человеком, с которым ты даже потолковать не можешь, тем более что этот человек — твой собственный отец. От такой мысли мне становится грустно.

Мама еще не ходила в библиотеку, поэтому читать мне нечего. Я закрываю глаза и думаю о Никки, пока она, как всегда, не приходит ко мне во сне.

Я действительно верю в то, что у каждой тучи есть серебряный ободок. В основном потому верю, что вижу его практически каждый вечер, когда выбираюсь из подвала, просовываю голову и руки в мешок для мусора — если все туловище обернуто пластиком, выходит больше пота — и выхожу на пробежку. Я всегда стараюсь подгадать так, чтобы эта часть моей ежедневной десятичасовой тренировочной программы, десятимильная пробежка, приходилась на закат, и тогда последний отрезок пути я бегу на запад, мимо спортивных площадок Найтс-парка, где в детстве играл в бейсбол и европейский футбол.

Пробегая через парк, поднимаю глаза к небу и смотрю, какие откровения мне уготовил сегодняшний день.

Если облака загораживают солнце, у них непременно проступит серебряный край, который напомнит о том, что нельзя опускать руки: даже если жизнь сейчас кажется беспросветной, моя жена все равно вскоре вернется ко мне. Вид серо-белых пушистых клубов, очерченных светом, действует как электрический ток. Такого же эффекта можно добиться, если выставить ладонь в нескольких дюймах от зажженной лампочки и взглядом обводить контур руки, пока не ослепнешь на время. Глядеть на облака больно, но полезно, как полезно многое из того, что вызывает боль. И потому я должен бежать. Воздух обжигает легкие, в спину будто нож вонзают, мышцы ног каменеют, и колышется полдюйма лишней кожи на талии. Так я, можно сказать, оплачиваю прожитый день; надеюсь, Бог будет доволен мной и наконец поможет — не зря же Он показывал мне интересные облака всю прошлую неделю.

С тех пор как жена предложила провести какое-то время порознь, я потерял более пятидесяти фунтов, и мама говорит, что скоро я буду весить, как в колледже, когда играл в футбол за его команду, а значит, столько же, сколько весил, когда встретил Никки. Может, ее расстроило то, как сильно я поправился за пять лет нашего брака. Ну и удивится же она, увидев, каким мускулистым я стал!

Если же небо на закате безоблачно — как вчера, например, — то стоит поднять глаза, и в голове разгорается рыжее слепящее пламя, и это ничуть не хуже, потому что тоже больно и все кажется божественным.

Выходя на пробежку, всякий раз представляю себе, что бегу к Никки и как будто уменьшаю время, оставшееся до нашей встречи.

Зная, что Никки каждый год посвящает несколько уроков Хемингуэю, прошу маму принести какой-нибудь из его лучших романов.

— Желательно про любовь, мне бы как следует в ней разобраться — тогда я смогу быть для Никки более подходящим мужем, когда она вернется.

Мама приносит из библиотеки «Прощай, оружие!» — по словам библиотекаря, это лучший любовный роман Хемингуэя. Жадно принимаюсь за книгу и прямо-таки чувствую, как становлюсь умнее с первых же страниц.

Стараюсь запоминать достойные цитаты, чтобы «блеснуть интеллектом» при первой же возможности. Когда мы с Никки встретимся с ее начитанными друзьями, я смогу поддеть этого очкарика Филипа.

— Что, стал бы недоразвитый клоун цитировать Хемингуэя? — спрошу я и небрежно оброню крылатую фразочку.

Однако этот роман только голову морочит, и ничего больше.

Всю дорогу переживаешь за героя, желая, чтобы он уцелел на войне и зажил нормальной жизнью с Кэтрин Баркли. И ему действительно удается выжить, несмотря на всевозможные опасности, — даже когда в его блиндаж попадает снаряд, — а в конце концов он бежит в Швейцарию с беременной Кэтрин, которую так сильно любит. Какое-то время они живут в горах, наслаждаясь жизнью и друг другом.

Тут бы Хемингуэю и закончить, потому что вот он — тот самый серебряный ободок у тучи, то хорошее, что заслужили эти люди, испытавшие на себе ужасы войны.

Но нет.

Вместо этого автор преподносит самый плохой конец, который только можно вообразить: Кэтрин умирает от кровотечения после того, как их ребенок рождается мертвым. Это самый мучительный финал, который мне когда-либо встречался и, наверное, встретится в литературе, кинофильмах или даже телесериалах.