Мэтт Хейг - Как остановить время

– Борясь с течением? Гэтсби?

Я задержал дыхание и тут же, не покидая учительской лондонской школы, оказался в парижском баре, разрываясь между столетиями, между местом и временем, между теперь и тогда, между водой и воздухом.

Я в одиночестве брел домой из шикарного отеля, где отработал смену: развлекал игрой на рояле богатых американцев и европейцев, попивавших чай и коктейли. Меня грызло острое чувство одиночества. Очень хотелось очутиться среди людей, забыть о своей неприкаянности. И – уже не в первый раз – я направлялся в шумную толчею бара «Гарри». Почти все его посетители были не местными, и мне такие сборища особенно нравились.

Я пробился внутрь и углядел свободное местечко рядом с эффектной парочкой – волосы у обоих были расчесаны на модный прямой пробор.

Мужчина глянул на меня и, видимо, почувствовал мое одиночество.

– Попробуйте «Кровавую Мэри», – посоветовал он.

– А что это?

– То, что нужно. Коктейль. Зи его обожает, правда, любимая?

Женщина подняла на меня большие печальные глаза. Она либо была пьяна, либо хотела спать, либо и то и другое сразу. Впрочем, пьяны были оба. Она кивнула:

– В войне это надежный союзник.

– В какой войне? – вслух удивился я.

– В войне со скукой. Это самая настоящая война. В этой войне враги повсюду.

Я заказал «Кровавую Мэри». К моему изумлению, в состав напитка входил томатный сок. Мужчина не сводил со спутницы сурового взгляда. Я так и не понял, была его суровость напускной или неподдельной.

– Сказать по правде, Зи, меня такие твои высказывания несколько обижают.

– Да я не про тебя, Скотт… Ты настолько скучным не бываешь. Сегодня – один из твоих лучших вечеров.

Он протянул мне руку:

– Скотт Фицджеральд. А это Зельда.

Когда живешь на свете четвертую сотню лет, тебя трудно чем-нибудь поразить, и все же невзначай оказаться лицом к лицу с автором книги, которая лежит у тебя на ночном столике, – это нечто!

– Я только что прочел вашу книгу «Великий Гэтсби». «По эту сторону рая» я тоже читал – сразу, как только она вышла.

Он будто разом протрезвел.

– И как он вам? Как вам «Гэтсби»? Всем больше нравится «Рай». Всем поголовно. Мои издатели героически отстаивают беднягу, главным образом из жалости.

Зельда состроила гримаску, словно ее вот-вот стошнит.

– Этот пиджак цвета пыли … Эрнест редко бывает хоть в чем-то прав, но на этот раз он не ошибся. Это война против глаз.

– Не все на свете – война, дорогая.

– Разумеется, все, Скотт.

Они были готовы сцепиться, и я поспешно заметил:

– По-моему, выдающаяся. Я имею в виду книгу.

Зельда кивнула. Я заметил, что в ней было что-то детское. В них обоих. Они казались детьми, одетыми во взрослую одежду. В обоих чувствовалась некая хрупкая чистота .

– Я стараюсь ему втолковать, что книга удалась, – сказала она. – Ему говоришь, говоришь, говоришь, но все как об стенку горох.

Скотту явно полегчало оттого, что я одобрил книгу. – В таком случае вы куда лучше того парня из «Геральд трибюн». А вот и ваш коктейль… – Он протянул мне стакан с «Кровавой Мэри».

– Кстати, его придумали здесь, – сообщила Зельда. Я осторожно отпил глоток.

– Правда?

Скотт не дал ей ответить:

– Расскажите-ка, чем вы занимаетесь.

– Играю на рояле. В «Сиро».

– В парижском «Сиро»? – переспросил он. – На улице Дону? Здóрово. Вы молодец.

Зельда сделала изрядный глоток коктейля с джином и спросила:

– Чего вы боитесь?

Скотт сконфуженно улыбнулся:

– Она, как выпьет, всем задает этот вопрос. Непременно.

– Боюсь? – не понял я.

– Каждый человек чего-нибудь да боится. Я боюсь того часа, когда надо ложиться спать. А еще хлопот по дому. Всего того, для чего существуют домработницы. Скотт боится рецензий. И Хемингуэя. А еще одиночества.

– Я Хемингуэя не боюсь.

Я призадумался. И решил хоть раз ответить честно.

– Я боюсь времени.

Зельда улыбнулась и склонила голову в знак то ли пьяного сочувствия, то ли согласия.

– Вы имеете в виду подступающую старость?

– Нет, я имею в виду…

– Мы со Скотти стареть не намерены, правда, Скотти?

– Мы намерены, – с преувеличенной серьезностью подхватил Скотт, – перескакивать из одного детства в другое.

Я вздохнул, втайне надеясь произвести впечатление человека серьезного, вдумчивого, исполненного мудрости золотого века.

– Беда в том, что, когда живешь изрядно долго, в конце концов запас детств истощается.