Мэтт Хейг - Как остановить время

Нам подали эль – и впрямь сладкий. Шекспир набил и раскурил трубку. Как и большинство актеров, у которых водились деньги, он был поклонником табака. («Индийская трава как рукой снимает мои хвори».) Табак еще и помогал ему творить, признался он мне.

– Вы сейчас пишете новую пьесу? – спросил я. – Наверно, я вас отрываю?

Он кивнул:

– Да, пишу, но нет, ты меня не оторвал.

– А-а, – только и сумел выдавить я – язык как будто прилип к нёбу. (В обществе Шекспира у меня пропадал дар речи.) – Хорошо. Просто здорово.

– Называться она будет «Юлий Цезарь».

– Про жизнь Юлия Цезаря?

– Нет.

– А-а.

Он замолчал и лишь попыхивал трубкой.

– Дело в том, – промолвил он сквозь клубы дыма, – что я терпеть не могу писать.

– Но у вас прекрасно получается.

– И что? Мой талант не стоит и кувшина эля. Он ничего не значит. Ровным счетом ничего. Хорошо писать – все равно что умело выдирать у себя волосы. Что толку в таланте, если он тебя только мучит? Этот дар жутко воняет – знаешь чем? Лисьим дерьмом. Лучше быть шлюхой в «Шапке кардинала», чем писателем. Мое перо – мое проклятие.

Я понял, что встретился с ним не в лучший для него день.

– Я пишу, чтобы потом поставить пьесу, и тогда мы с партнерами сможем заработать. Деньги – полезная вещь. Деньги не дают человеку свихнуться. – Взгляд его погрустнел. – Еще мальчишкой, моложе тебя, я наблюдал, как страдает мой отец. Он был хорошим человеком. Читать так и не научился, зато мастер был на все руки. Снимал пробу с эля, шил перчатки, торговал шерстью. Чем только не занимался. Дела у него шли хорошо. Стол у нас всегда ломился. На ужин – дичь. А потом он всего лишился. Дал одному взаймы, но не получил обратно ни шиллинга. А надо было кормить жену и семерых детей! Немудрено, что он впал в безумие. Трясся от страха при виде мышиной тени. Вот почему я взялся за перо. Всю жизнь спасаюсь бегством от безумия. – Он вздохнул и взглянул на доску с шашками, когда один из игроков как раз сделал ход. – Ну, давай-ка теперь о тебе. Как ты живешь? Твой отец тоже был не в себе?

– Не знаю, сэр. Когда он умер, я был еще малолеткой. Его убили на войне. Во Франции.

– Католики?

– Католики.

– И ты перебрался в Англию?

Мне, понятное дело, не хотелось говорить о себе, но спорить с Шекспиром я не собирался; коль скоро я пришел просить его об одолжении, оставалось только подчиниться.

– Да, мы переехали в Англию. Мы с матерью. В Суффолк.

– И сельский воздух оказался тебе не по нраву, да, Том?

– Дело не в воздухе.

– В людях?

– Да много было всякого-разного.

Он потягивал эль, курил трубку и обдумывал услышанное.

– На вид ты еще юнец, а рассуждаешь толково. Людям такое не нравится. Они чувствуют, что такой человек может их запросто обдурить.

Я заволновался: на миг мне показалось, что он меня испытывает. Вспомнился разговор с Кристофером и Хэлом.

– Ты слыхал о «Слугах королевы»? – спросил он.

– О труппе актеров?

– Ну да. О них. Так вот, к ним присоединился один человек. Генри Хеммингс. Раньше он выступал в других труппах, пока не зародилось подозрение, что время над ним не властно. Он сменил труппу. Полагаю, это был разумный шаг. Но слухи его опередили. Один из актеров «Слуг королевы» встречал его на севере с десяток лет назад и не стал молчать. Против него ополчились все до единого – ты и не представляешь себе, что это такое. Весь городок Тейм, что в графстве Оксфордшир. В конце концов двое из труппы затравили его, как собаки зайца. – Он аккуратно положил свою трубку на стол; дымок от нее тонкой спиралью тянулся прямо к потолку.

– Вы там были? – спросил я.

– Я его знать не знал, – покачал головой Шекспир. – Но я ему очень обязан.

– Чем?

Он устало улыбнулся:

– Тем, что он умер. С его смертью «Слуги королевы» потеряли одного из лучших актеров. Когда они приехали в Стратфорд, я сразу понял: они в трудном положении, а мне судьба дает шанс. Я попросился к ним. Выпивал с ними. Мы болтали понемногу обо всем. Говорили о Плутархе и Робин Гуде. А потом мне улыбнулась удача. Я тоже стал «слугой королевы». И это привело меня в Лондон.

– Понятно.

Он вздохнул:

– Правду сказать, начало было зловещим. Хотя я непричастен к его смерти, тень Хеммингса частенько пролетает надо мной. И даже теперь меня преследует чувство, что я занимаю не свое место. И занял его несправедливо. Беднягу затравила жестокая шайка братьев-подонков. Душегубы. Целая дюжина Вольстанов. А ведь Генри Хеммингс не делал ничего плохого. Он просто был не таким, как все. Его лицо оставалось молодым. Вот так я и начал – точно гнилой желудь.