Александр Кожедуб - Ева

— Смешную.

— Ага, смешную. И над кем ты там смеялся?

— Ну. над студентами. Про то, как на картошку ездили. Над собой тоже.

— Что-то я не заметил, чтоб ты там над собой смеялся. Ленивые колхоз­ники, бабка-самогонщица, клопы. А сам-то ты в повести умный.

Литературовед Емелин — это что-то новенькое. В другой ситуации посмеялись бы с Володей. Но сейчас не до смеха.

— Ты один писал свою повесть?

— Один, — не выдал я соавторство друга, название-то Володино.

— Деревня их поит-кормит, сами, понимаешь, недавно из навоза, а кол­хозник у них дурак, — Емелин вскочил, неловко ступил на раненую ногу — и упал на стул, застонав.

Человек за журнальным столиком шевельнулся, сложил в стопку листы, постучал ими о стол, подравнивая, повернулся к Емелину:

— Да нет, ничего страшного. Я думаю, осознает.

Емелин, морщась, растирал ногу. Я стоял красный как рак. Только сейчас я понял, что листы в руках человека в углу — моя повесть.

Дело в том, что единственный экземпляр «Желтого одеяла» после съезда смеха пропал.

— Тебе отдали повесть? — как-то спросила Ленка.

— Кто? — удивился я.

— Ева.

— Не было у нее повести.

— Да я же ей сама. Когда вы уходили с вечера, я ей и отдала, прямо в пакете. Может, потеряла?

Ева от повести открестилась:

— Не помню я ничего. Кажется, сунула кому-то в толпе. Витечка, там же такая толпа была, и все пьяные. Вино пили, разве не помнишь?

Вино я помнил.

В общем-то, подумаешь: повесть пропала. Новую напишем. Где-то ведь был черновик, валялся в тумбочке в общаге. Да и не та вещь мое «Желтое одеяло», чтобы поднимать из-за нее крик. Неприятно, конечно. Когда крадут, всегда неприятно. И стыдно. А на Еву это похоже: сунуть кому-нибудь в ру­ки и забыть.

Но Ленка стояла на своем:

— Я ее до лестницы провела, и папка в пакете была с ней.

— В урну выбросила?

— Спроси сам.

Губы Ленки задрожали. Она всхлипнула и ушла.

Каков же на самом деле был путь «Желтого одеяла»? Сцена в актовом зале, полумрак за кулисами, длинные коридоры, лестница. И руки. Одни руки, вторые, третьи.

Теперь повесть «Под желтым одеялом» читает дядя в темном костюме с галстуком, по-хозяйски укладывает ее в добротную папку с завязками, такой папки не было у меня сроду.

— Ну что, писатель, осознал? — наконец распрямился Емелин. — Вообще-то учится он хорошо, сессию на повышенную стипендию сдал. Спортсмен.

— Спортсмен? — оживился дядя. — Какой вид спорта?

— Вольная борьба.

— Ну-у, молодец, — кинул папку на стол дядя. — За «Буревестник» борешься?

— Да.

— С нашими динамовскими встречался? У нас хорошая школа.

— Знаю. Ваш на спартакиаде города у меня в финале выиграл. Здоро­вый парень.

— Ну вот видишь. Ты, оказывается, наш человек. Мастера выполнил?

— Еще нет, кандидат в мастера.

— Ладно, Василий Петрович, — обратился он к Емелину, — я думаю, наша беседа пошла на пользу. Хороший парень, борец. Как говорится, позна­комиться никогда не вредно. Папку я возьму с собой.

Он встал, пожал руку Емелину и мне и вышел. Я двинулся было за ним, но замдекана поманил рукой:

— Ты понял что-нибудь или нет?

— Понял.

— Что?

— Повести писать не надо. И не проводить съезды.

— Дурак. Беречь свои повести надо. И друзей иметь настоящих. Вместе с подругами.

Емелин нашарил на столе пачку «Беломора», дунул в папиросу, закурил.

— Устал я тут с вами, — неожиданно пожаловался он. — Вчера Сорокина с четвертого курса. Это ж надо, негр ее сосок откусил!

От изумления я чуть не сел на стул:

— Чего. откусил?

— Сосок на груди. Нашла, понимаешь, негра, таскалась с ним, как кошка драная, он и откусил. Страсти ефиопской захотелось. А, Виктор, что этим бабам надо?

Я неопределенно пожал плечами. Не нам с Василием Петровичем решать, чего им надо.

— А тут ты с повестью. Соображаешь, как она туда попала? — он кивнул в окно, выходящее во двор.

— Соображаю.

— Ты сейчас не ерепенься, сиди тихо. Учись, тренируйся. Насчет друзей подумай. Твоя задача окончить университет, а не вылететь из него с треском.

Я кивнул.

В коридоре я оглянулся на соседнюю с деканатом дверь комитета ком­сомола и увидел, как она медленно затворилась. Что ж, секретарь и должен быть на посту.

Прозвенел звонок на перерыв. Идти в свою аудиторию мне не хотелось. Я машинально побрел к актовому залу. Вдруг дорогу мне заступила Жани, француженка, учившаяся курсом старше:

— Виктор? Я хочу с вами поговорить.

— Оч-чень рад, — опешил я.