Леонид Зорин - Покровские ворота (сборник)

Итак, избирателей было тринадцать – чертова дюжина, между прочим, – и я отвечал за их гражданственность перед державой и Моничковским. Опасение вызывал Борискин – как личность творческая и непрогнозируемая, он мог выкинуть внезапный кульбит. Так, например, время от времени он заявлял, что в день выборов, скорей всего, он будет в Саратове, где проживает старушка-мать. Когда я об этом сообщил Льву Матвеевичу, тот едва не стал заикаться. Он крикнул, что это может испортить картину, что у него еще никогда не было подобных сюрпризов, что это безусловно ЧП – чрезвычайное происшествие. Пусть Борискин немедленно явится и возьмет открепительный талон. Я сказал, что такое предложение было сделано, но оно отвергнуто. Борискин колеблется, он не принял решения и, буде останется в столице, не хочет чувствовать себя в день выборов парией. Моничковский буквальна пришел в ярость:

– Он что же, так и намерен держать нас в этом подвешенном состоянии? Вы что же, ему не могли объяснить идейного смысла таких колебаний? У нас может отсутствовать избиратель! Это провал, политический крах! Какой позор! Якович, должно быть, спит и видит, чтоб с нами такое случилось! И вы так спокойно об этом докладываете! Нет, я просто вам поражаюсь!

В тот же вечер он собрал агитаторов и вдохновенно меня песочил. И хотя вскорости я сообщил ему, что Борискин умерил сыновние чувства и не уедет к старушке-матери, прежде чем выполнит долг гражданина, Моничковский не спускал с меня глаз. Он считал своей святою обязанностью сделать из меня человека, он с редкой настырностью контролировал все мое свободное время, при каждом случае повторял, что агитпункт – это мой дом.

Вообще представление об агитпункте было у него патетическое. Для него это был некий храм, украшенный кумачом, плакатами, диаграммами и стенной печатью. А как прекрасен был стенд с фотографиями – все заслуживающее внимания было на них запечатлено! Избиратели дома номер шесть, избиратели дома номер четырнадцать, молитвенно внемлющие агитаторам, районная поликлиника, школа, недавно открытый детский сад. А стол, крытый зеленым сукном, весь в интереснейших брошюрах, необходимых уму и сердцу! А популярные издания, а газеты со свежей информацией! И над всем этим великолепием – портрет вождя, раскуривающего трубку со своей характерной отцовской улыбкой. Кого же не потянет сюда, под призывные буквы «АГИТПУНКТ», пламенеющие над дверью! Путник, уставший в долгом пути, с продрогшей плотью, с озябшей душой, скорее к нам, в этот добрый очаг! Здесь всегда тебе рады, всегда тебя ждут, здесь тебя примут и просветят, а заодно укрепят твой дух.

Мои доводы о том, что есть и работа, которую все же я должен делать, что письменный стол заждался хозяина, вызывали у него раздражение. За работу платят, и, стало быть, трудолюбие это не бескорыстно. Совсем иное – общественные обязанности, ради которых человек идеи поступается личным интересом.

– Не вы один работаете, – говорил Моничковский, – сколько лет не могу я отдаться немаловажной научной статье о политическом образовании в батумском профсоюзном движении. Ее бы выхватили у меня из рук, это дало бы мне материальный достаток, однако же я не ушел с поста!

Разумеется, я говорил Моничковскому, что читателям давно уж не терпится прочесть столь захватывающую статью и что он обязан ее закончить, невзначай упоминал и о том, что Якович напряженно работает над книгой «Записки агитатора», отрывки из коей он публикует в стенгазете нашего агитпункта.

Это было истинной правдой. Якович и впрямь, по его заверениям, трудился над этой полезной книгой, а фрагменты из нее появлялись в нашем органе, выходившем раз в месяц благодаря сознательности одной машинистки. Якович, как правило, вспоминал разные трогательные эпизоды из отгремевших избирательных битв.

«Помню, – писал он, – управдома Василия Петровича Рябчикова. Списки, которые он представлял, можно было не проверять, у этого замечательного человека документация была в полном порядке. Это был подлинный энтузиаст. Никогда не забуду, как в день выборов – было это в 1938 году – я направлялся к избирательному участку в пять часов утра в полной уверенности, что первым опущу бюллетень. Каково же было мое удивление, когда у закрытых еще дверей я обнаружил знакомую мне фигуру. То был Василий Петрович Рябчиков, немного замерзший, но веселый и бодрый, гордый своим гражданским чувством. Первым, как и всегда, был он!»

Творческая энергия Яковича вызывала у Моничковского какой-то болезненный осадок, он не скрывал своих эмоций. «Рекламист, – говорил он мне с горечью, – ни перед чем не останавливается, лишь бы завоевать себе славу. Это, знаете, не наши методы. Ничего, – он взглядывал на портрет, и вождь ободрял его отцовской улыбкой, – ничего, там разберутся, кто работник, а кто болтун».