Леонид Зорин - Покровские ворота (сборник)

Моничковский сразу же объявил мне, что в дни избирательной кампании я должен забыть про личную жизнь. Моя цель – избрание кандидата, а мой дом на этот срок – агитпункт. То есть ночевать я имею право там, где обыкновенно живу, но чем меньше я буду отсутствовать, тем меньше будет ко мне претензий. Стало ясно, что я попал в ежовые рукавицы фанатика.

Я отвечал за население старого двухэтажного дома под странным названием «строение номер два». Где было «строение номер один», мне так и не удалось понять. Строение номер два стояло в глубине разветвлявшегося двора, обратившись своим щербатым торцом к громадному многоподъездному дому. На первом этаже проживали две семьи – Маркушевичей и Борискиных – и строгая одинокая женщина лет семидесяти с небольшим.

Маркушевичей было пять человек. Глава семьи был педагогом (он в техникуме преподавал черчение), а жена его – санитарным врачом. У них было трое взрослых детей, пользовавшихся избирательным правом, – двое плечистых сыновей-погодков, оба студенты-технари, занимавшиеся на досуге штангой, и дочь, добродушное существо, к несчастью лишенное привлекательности, она училась на хоровом отделении училища имени Ипполитова-Иванова.

В соседней комнате жили Борискины, чета по-своему примечательная. Он служил ассистентом режиссера на студии научно-популярных фильмов, но вот уж три месяца был в простое, поскольку картина о производстве весьма эффективной бетономешалки была неожиданно законсервирована. Он любил говорить об искусстве и непредсказуемости всего, что с ним связано. Это был женоподобный блондин с миниатюрными конечностями. Его подруга была массажистка, похоже, снискавшая популярность, – приземистая крепкая женщина с хриплым голосом завзятой курильщицы, отличавшаяся прямотой выражений. Она испытывала неизменную радость от того, что является избранницей незаурядного человека, работающего в кинематографе.

Угловую комнату занимала Вера Михайловна Перова. Лет ей, как я сказал, было много, а испытания еще больше состарили. Она не жаловалась на судьбу, была замкнута, трудно вступала в общение. На стене висел портрет ее сына, сравнительно молодого мужчины, в глазах его словно застыл навеки какой-то незаданный вопрос, под портретом всегда горела свеча.

По грязной лестнице я поднимался на второй этаж. Я скоро запомнил, что туда вело восемнадцать ступенек, я пробегал их за четверть минуты. Там жили еще два семейства – Прокловы и Брендисы-Карские. Собственно говоря, Брендис-Карской была лишь супруга – она, как я понял, взяв фамилию мужа, сохранила еще и свою девичью. Урожденная Карская, статная дама с сильно напудренным лицом и скорбными выцветшими очами, была машинисткой, причем первоклассной, об этом мне сказал ее муж, Илья Павлович Брендис, плановик по профессии. В центре стола под абажуром стояло застекленное фото весьма знаменитого писателя с надписью «И.А. Брендис-Карской на добрую, по возможности, память». Очень скоро хозяйка дала понять, что они с писателем были близки. Когда Брендис-Карская это рассказывала, ее муж любовно смотрел на писателя и излучал спокойную гордость.

В двух соседних комнатах жили Прокловы. Самого Проклова я видел редко. Он служил в вооруженной охране, когда я появлялся, обычно спал, готовя себя к ночному дежурству. От моей агитаторской активности он снисходительно уклонялся, заявляя торжественно и веско: «Мы, работники органов, свой долг выполним». Иногда, если он бывал не в духе, произносил с непонятной угрозой: «Нас, работников органов, учить не надо. Мы сами кого хочешь научим». Жена его была сухопара, с трагическим взглядом, с красным носом, портниха из ближнего ателье. Она прониклась ко мне доверием, и вскоре я был введен в эпицентр давно бушевавшей семейной драмы. Портниха жестоко ревновала столь романтического супруга. Впоследствии, когда наше знакомство окрепло, она звонила по телефону, вызывала на угол и под фонарем громко кляла свою горькую жизнь – прохожие на нас оборачивались. Она плакала и ломала руки, доказывала, что никто на свете не ходит дежурить каждую ночь, не может иметь таких заданий. Вообще работа, когда человек имеет секреты от жены, никак не укрепляет семьи. Иной раз она такие беседы вела при дочери, хитрой девице, учившейся в техникуме связи, судя по виду – большой оторве. Дочь закатывала глаза, толкала меня в бок локотком и гнусавила: «Ой, мама, довольно, я умираю, слушать мучительно. Ну что за смысл в этих речах?»