Игорь Сахновский - Ненаглядный призрак

Собственно, частными хибарами город и заканчивался. Дальше начиналось нечто безлюдное, сухое и каменистое, с воспалённым горизонтом и травяной горечью во рту. К вечеру становилось холодно. Приключениями здесь не пахло – только терпением и пылью.

По моим сегодняшним прикидкам, в тот день я отошёл от города примерно на четыре километра и пребывал на подступах к Новотроицку. Здесь у меня случился жестокий упадок сил, и я был вынужден устроить привал у дорожной обочины.

Но ещё до того, как одиссеевский азарт утих, меня настигло ошеломляющее открытие. Оказалось, что здания, в которых мы живём, и хвалёные могучие заводы, и весь город целиком – это лишь маленькие смешные загородки посреди безжалостно большого, простуженного пространства, абсолютно безразличного к нам, к нашим хотениям и страхам, ко всему, что мы считаем нежным или злым, милым или отвратительным. Конечно, в тот момент я не формулировал своё открытие такими словами, но чувствовал именно так. И это чувство, кажется, равнялось отчаянью первобытного человека, застывшего с разинутым ртом перед лицом равнодушной природы. Какой-то серый косогор с блестящими кремниевыми брызгами, где я споткнулся и разбил в кровь колено и локти, явился гораздо более простой и сильной реальностью, чем всё, что я мог нафантазировать.

Меня подобрал с обочины усталый дядечка на мотоцикле с коляской, и уже к полуночи я вернулся на исходную позицию. Мама посмотрела на меня с сердитым любопытством и ничего не сказала.

Родители расстались, когда мне было двенадцать лет. Изредка отец приезжал в наш город и первым делом встречался не с бабой Розой, а с моей мамой. Он входил в квартиру ни свет ни заря, и я слышал за стеной, не совсем ещё проснувшись, как они накидывались друг на друга – как изголодавшиеся влюблённые, словно бы разлучённые войной.

Спустя восемь лет раздельной жизни отец, уже неизлечимо больной, написал маме письмо с просьбой о разводе. Причину просьбы он пояснял в этом же письме – развод понадобился, чтобы жениться на Людмиле: «Я после операций и облучения чувствую себя плоховато, а она единственная заботится обо мне, времени и сил не жалеет. Женитьба нужна формально».

Трудно сказать, какая логика судьбы надиктовала нам с сестрой встречу с этой женщиной: мы прилетели вдвоём чуть не на край света, чтобы проститься с отцом, и неизбежно повстречались с его новой супругой. Внешне она показалась мне в точности похожей на свою должность – начальница городского треста столовых и ресторанов.

Людмила налила нам куриного супа, поставила на кухонный стол тарелку с пирожками, села напротив и сказала:

– Вы, может, даже не поверите. Я за вашим отцом бегала восемь лет. Восемь лет, пока он на мне не женился! А всё почему? Потому что он у вас настоящий изумрудик!..

Не знаю, зачем ей нужно было так откровенничать со мной, зелёным юнцом, и моей младшей сестрой, совсем девочкой. Сейчас мне кажется, что она неосознанно искала у нас защиты от его нелюбви. Хотя какая тут может быть защита, если человек равнодушен к тебе?

Одного лишь объяснения про «изумрудик» Людмиле показалось недостаточно. Ей не терпелось сообщить нам с сестрой ещё одну подробность, которая на исходе восьми лет беганья за отцом лишала её покоя.

Это случилось уже после операции, когда отец на короткое время вернулся из больницы домой. Он не жаловался Людмиле на самочувствие, но иногда по ночам во сне бредил. Она лежала рядом и слушала его невольные откровения, боясь узнать что-то плохое. Вот и узнала. Однажды в бреду отец очень отчётливо и громко выговорил имя бывшей, покинутой жены. Даже несколько раз позвал: «Лида, Лида!»

Под утро Людмила не сдержалась и в сердцах отчитала его: «Как же так? Лежишь тут в постели с одной женщиной, а во сне зовёшь другую?» Отец оставил её претензию без ответа. И теперь она терзала нас с сестрой бессмысленными грустными вопросами. Мы опустили глаза, как бы сожалея об отцовской бестактности. Уместных слов на эту тему у нас тоже не нашлось.

Людмила сказала мне, чтобы я забрал вещи отца, какие захочу. Я взял старый полевой бинокль с шестикратным увеличением и большую готовальню с чёрным бархатным нутром – только то, что он увёз когда-то из нашего дома.

Через полтора месяца она пришлёт мне две посылки. В пыльных холщовых мешках, исписанных химическим карандашом, уместятся поношенный отцовский полушубок из овчины, стопка альбомов европейской живописи и тринадцать разрозненных томов Большой медицинской энциклопедии.