Моника Хессе - Девушка в голубом пальто

– Стой! – кричу я одновременно с солдатом, который орет: «Halt!»

– Halt! – кричит он снова, и его сапоги стучат по булыжникам мостовой. Что мне делать? Попытаться их отвлечь? Бежать за ней? Призвать всех пленников?

– Стой! – повторяю я, остановившись на полпути между переулком и колонной арестантов.

И вдруг пара сильных рук хватает меня за талию и тащит к переулку. Я в ужасе прошу:

– Отпустите!

– Отпустить? – яростно и громко рычит Олли. – Ну уж нет! Я видел, как вы пытались сбежать.

Мириам мчится по улице, вымощенной булыжником, затем по мосту с толстыми железными перилами. У нее длинные, тонкие ноги. Ее туфли стучат по деревянному настилу, и громкий топот солдатских сапог заглушает этот слабый звук. Я вцепляюсь в руки, обхватившие мою талию, и пытаюсь их разжать. Мне в бедро врезается камера, а Олли еще крепче держит меня.

– Солдаты должны передать вас мне. Вы, несомненно, участвуете в заговоре! Я забираю вас немедленно, чтобы допросить!

– Пожалуйста! – Никогда еще мой голос не звучал так отчаянно.

– Нет , – шепчет он. Сейчас со мной говорит настоящий Олли, а не тот, что притворялся гестаповским офицером. – Тебе туда нельзя.

– Пожалуйста! – молю я. – Они же собираются…

Раздается звук выстрела.

Они действительно делают это – стреляют в Мириам, которая сейчас уже на середине моста. Пуля попала в затылок, и из горла хлынула кровь, которая блестит при лунном свете.

– Нет! – кричу я, но мои слова заглушает следующий выстрел.

У Мириам подгибаются колени, руки взлетают к шее. Но я знаю, что она мертва – еще до того, как она падает на землю. Это ясно по тому, как она, не пытаясь удержаться на ногах, рухнула на землю, ударившись головой.

Арестанты в безмолвном ужасе смотрят на тело на мосту, некоторые вскрикивают от потрясения. Мальчик, который раньше говорил с матерью, плачет. Она все еще зажимает ему рот рукой, и приглушенные рыдания прорываются сквозь пальцы.

Молодой охранник, который застрелил Мириам, возвращается на свое место.

– Это предупреждение, – поясняет он прерывающимся голосом. Он не ожидал ничего подобного и теперь не знает, что делать.

– Пошли, – приказывает он. – Быстро.

Охранник и не собирается убирать Мириам с дороги и заставляет остальных пленников обходить ее тело. Она так и останется лежать на мосту. Утром ее обнаружат продавцы молока и подметальщики.

Олли тащит нас подальше от моста. Одной рукой он держит меня за талию, во второй у него камера.

Из-за слез я не вижу, куда он меня ведет. Рыдания сотрясают мое тело. Это первые слезы с тех пор, как умер Бас. Они слепят, и я ощущаю на губах непривычный соленый вкус.

Я плачу о Мириам – девочке, которую не смогла спасти и которую даже не знала. Плачу о матери, которая зажимала рот сыну, и о мужчине в колонне, который умолял меня замолчать. Плачу о фру Янссен, у которой никого нет и которую я подвела. Плачу о Басе. Плачу об Элсбет, которая предпочла немецкого солдата лучшей подруге. Плачу об Олли, который не может быть с Виллемом. Плачу обо всех своих согражданах, которые видели появление танков в начале оккупации и которым еще только предстоит увидеть, как эти танки выкатятся из нашей страны.

Олли ведет меня глухими переулками и темными улицами. Я даже не знаю, безопасен ли выбранный им маршрут и идем ли мы к Виллему. И известно ли кому-нибудь еще, что произошло. Или же все ждут нашего возвращения, полагая, что план сработал? Я механически шагаю рядом с Олли. Наконец мы спускаемся по короткой лестнице. Наверное, здесь квартира, которую Олли делит с Виллемом.

– Чай? – лаконично спрашивает он.

Это первая фраза, которую он выговорил. Его руки трясутся, когда он открывает дверцы буфета. Затем он их с шумом закрывает, забыв, где чашки. Олли все время посматривает на дверь. Виллем все еще там. Виллем и Мириам.

– Виллем еще… – начинаю я.

– Я знаю, – резко перебивает Олли. Его глаза сверкают: он явно не хочет об этом говорить. В конце концов он прекращает рыться в буфете и прислоняется к стойке. Он так вцепился в ее края, что костяшки пальцев побелели. – С тобой все в порядке? – спрашивает он.

Я не отвечаю. Что я могу сказать? Олли так сильно ударяет по стойке, что я вздрагиваю.

– Черт возьми! Черт возьми!

– Куда ты идешь? – спрашиваю я, когда он направляется к двери.

– Я должен убедиться, что с Виллемом все в порядке.

– Олли, ты же не знаешь, где он.

Он надевает пальто и застегивает пуговицы, чтобы не была видна гестаповская форма.