Моника Хессе - Девушка в голубом пальто

– Нет, сыграй что-нибудь, мама. Я почищу свеклу.

Сначала я предлагаю это в надежде на то, что музыка улучшит ее настроение. Но когда мама садится за рояль, мне ужасно хочется, чтобы она сыграла, как прежде. До войны я слышала музыку за полквартала от нашего дома. Сначала мелодию играла мама, а потом ее неуверенно повторяла ученица.

Мама какое-то время сидит, положив руки на клавиши. Наконец начинает играть. Это этюд для начинающих. Когда-то ей удалось научить меня играть эту мелодию. Но потом она признала, что я бездарный ученик. Это простое произведение – не из тех, которые играют, чтобы блеснуть. Я застываю с ножом для чистки овощей в руке. Эта песенка напоминает мне о том времени, когда я была беззаботной. Мама играет ее снова и снова, каждый раз добавляя новую вариацию. В конце концов первоначальная простенькая мелодия едва слышна за трелями и аккордами. Но если внимательно прислушаться, она никуда не исчезла.

Проходит час. Мама поглощена музыкой, а папа дремлет в кресле. Я думаю, что мое прегрешение почти забыто. Через час я попытаюсь уйти. Скажу, что у меня запланирована встреча с Олли. Он нравится родителям. Обдумывая этот план, я слышу какой-то шум, который примешивается к звукам рояля. Мама тоже его слышит и останавливается. Ее пальцы застывают в нескольких сантиметрах от клавиш.

– Ханнеке! – Голос доносится снизу, с улицы. Он такой тихий, что трудно разобрать, кому он принадлежит.

Я распахиваю окно руками, испачканными свеклой, и высовываюсь, чтобы посмотреть, кто на крыльце.

– Олли? Это ты?

– Нет, это я. – Высокая фигура, стоящая рядом с велосипедом, снимает шляпу.

– Виллем? Что ты здесь делаешь?

– Прости, – произносит он громким шепотом, стараясь не потревожить соседей. – Олли дал твой адрес, но не сказал номер квартиры. Я не знал, в какой звонок звонить.

– Я сейчас спущусь.

Как только я закрываю окно, мама встает с табурета.

– Кто это?

– Друг. Он не знал номер нашей квартиры. – Я начинаю надевать пальто. – Я сказала ему, что сейчас спущусь.

– Нет, не спустишься. Я не знаю этого мальчика.

– Это Виллем. Он снимает комнату вместе с Олли. – Миска с начищенной свеклой так и стоит на полу. – Поставить свеклу на плиту?

– Нет . – Мама захлопывает крышку рояля, и дерево издает ужасающий скрип. – Я запрещаю. Тебя не было дома всю прошлую ночь.

– На этот раз я не собираюсь отсутствовать столько времени, – терпеливо объясняю я. – Я просто хочу немного побеседовать с Виллемом.

Мамин подбородок дрожит, взгляд безумный.

– Я запрещаю тебе покидать этот дом. Ты все еще мой ребенок, Ханни.

– О, я уже не ребенок! – Обычно я выкрикиваю такое в гневе. Но сейчас мне грустно, и я очень устала. – Я приношу в дом деньги. Я покупаю продукты и выполняю все поручения. Мама, это я забочусь о тебе .

Лицо мамы сморщивается. Перемирие, заключенное во время завтрака и игры на рояле, больше не действительно.

– Моя дочь никогда бы не стала спорить со мной в таком тоне.

Она говорила это много раз, но сейчас я чувствую себя уязвленной. Мне надоели сравнения с той девушкой, какой я была до войны. Надоело перечисление моих прежних добродетелей.

– Этой дочери больше нет, – заявляю я. – Она исчезла и никогда не вернется.

– С тобой все в порядке?

Я выхожу на улицу, и Виллем берет меня под руку. Интересно, слышал ли он нашу ссору через открытое окно? А может быть, он просто читает по моему лицу.

– У меня все прекрасно.

– Значит, именно так ты выглядишь, когда у тебя все прекрасно? – весело поддразнивает он.

– Нет, именно так я выгляжу, когда не хочу говорить на эту тему.

Если бы я сказала это Басу, он бы изобразил, как котенок выпускает когти. А потом шипел бы и когтил воздух, пока я не засмеялась бы. А если бы я сказала это Олли, он бы ответил что-нибудь саркастическое. Око за око. Но Виллем лишь кивает с озабоченным видом.

– Прости. Мне не хочется вспоминать, какое потрясенное лицо было у мамы, когда я выходила из квартиры. – Тебя прислал Олли?

Виллем объясняет, что Олли собирался прийти ко мне сам. Но он попросил дать ему поспать двадцать минут.

– Вместо этого я дал ему поспать несколько часов, – говорит Виллем. – Он будет в ярости, когда проснется. Но он так устал, что не мог связать и двух слов. Если бы я позволил ему ехать на велосипеде к тебе, то нам бы пришлось выуживать его из канала. Он слишком много работает. Итак, вот почему к тебе поехал я. И если ты поможешь, мы справимся вдвоем.